— Дом продан, съезжайте, — голос Олега, единственного сына, прозвучал ровно и буднично, будто он сообщил о прогнозе погоды, а не вынес смертный приговор.
Нина Петровна замерла с чашкой в руке. Фарфор тихо звякнул о блюдце. Она медленно подняла глаза на сына, потом на его жену Марину, которая с откровенным любопытством разглядывала трещинку на потолке. Анатолий, ее муж, сидевший напротив за старым кухонным столом, перестал жевать. Кусок яблочного пирога застрял у него во рту. Он сглотнул с усилием, и его кадык дернулся.
— Как… продан? — выдохнула Нина Петровна. Воздуха не хватало. — Олежек, ты что такое говоришь? Наш дом?
— Мам, ну не ваш, а мой. Юридически, — Олег поправил воротник дорогой рубашки. Он всегда был до педантичности аккуратен. Даже сейчас, разрушая их мир, он выглядел безупречно. — Я же собственник. Вы десять лет назад сами на меня дарственную оформили. Забыли?
Марина хмыкнула, не отрывая взгляда от потолка.
— Мы помним, — глухо отозвался Анатолий. Он положил вилку на стол. Аппетит пропал. — Мы думали… для надежности. Чтоб тебе потом с наследством не возиться.
— Вот. Очень предусмотрительно с вашей стороны, — кивнул Олег с видом человека, хвалящего неразумных детей. — Это сильно упростило сделку. Покупатели уже нашлись, отличные люди. Дают хорошую цену. Мне как раз нужны деньги на новый проект. Очень перспективный, я вам потом расскажу.
Он говорил о продаже их жизни так, словно речь шла о старом, ненужном шкафе. Нина Петровна смотрела на него и не узнавала. Где тот мальчик с вечно ободранными коленками, который плакал, когда у него сломалась игрушечная машинка? Которого она качала на руках ночами, когда у него резались зубы? Перед ней сидел холодный, чужой мужчина с глазами оценщика.
— А мы? — голос Нины Петровны сорвался на шепот. — Нам куда?
Олег вздохнул с преувеличенной усталостью, словно ему приходилось объяснять очевидные вещи.
— Ну, я же не зверь. Я все продумал. Сниму вам квартиру. На первое время. Однушку где-нибудь на окраине, вам двоим хватит. Поживете там, а дальше видно будет. Может, к Катьке в ее Сибирь попроситесь. Она давно звала.
Катька, двоюродная сестра Нины Петровны, действительно звала. Только звала она в гости, а не на постоянное место жительства в свою крошечную двухкомнатную квартиру, где она жила с мужем и двумя детьми.
— Снять… квартиру? — повторила Нина Петровна, и в ее голосе зазвенели слезы. — Из нашего дома… в съемную однушку? Олег, ты в своем уме? Твой отец этот дом своими руками построил! Каждый гвоздь, каждое бревнышко…
— Мам, давай без сантиментов, — отрезал сын. — Двадцать первый век на дворе. Эти «бревнышки» уже сгнили давно. Тут вкладывать и вкладывать. А у меня бизнес, у меня нет времени и денег на эту развалюху.
— Развалюха? — Анатолий впервые за весь разговор повысил голос. Его спокойное лицо побагровело. — Ты эту «развалюху» все детство топтал! Мы с матерью во всем себе отказывали, чтобы у тебя все было! Чтобы этот дом достроить!
— Ну так и достроили. Спасибо, — Олег пожал плечами. — Теперь он мой. И я решаю, что с ним делать. Марина, дорогая, ты не хочешь чаю? А то мы что-то засиделись.
Марина наконец опустила взгляд. В ее глазах плескалось неприкрытое торжество.
— Нет, милый. Пирог у свекрови, как всегда, тяжеловат для моей фигуры. Нам правда пора. У нас еще встреча с дизайнером по новой квартире.
Она встала, демонстративно отряхивая несуществующую пыль с идеально скроенных брюк.
— Когда… нам уезжать? — спросил Анатолий, глядя в стол. Он не мог смотреть на сына.
— Покупатели хотят въехать как можно скорее. Так что давайте побыстрее. Три дня вам хватит на сборы? — деловито спросил Олег, доставая смартфон. — Я в понедельник утром приеду с грузовиком. Помогу перевезти вещи. Адрес квартиры скину сообщением.
Три дня. Три дня, чтобы упаковать шестьдесят лет жизни. Нина Петровна медленно поднялась. Ноги ее не держали. Она вцепилась в край стола, чтобы не упасть.
— Убирайтесь, — прошептала она.
— Что, мама? — не расслышал Олег.
— Убирайтесь отсюда! — закричала она, и в ее крике было столько боли и отчаяния, что даже Марина вздрогнула. — Вон! Оба! Не хочу вас видеть!
Олег поджал губы.
— Как скажешь. Нервы лечить надо. Я же по-хорошему хотел. В понедельник в девять утра буду. Будьте готовы.
Он развернулся и пошел к выходу. Марина семенила за ним, бросив на свекровь брезгливый взгляд. Дверь хлопнула. В наступившей тишине было слышно, как тяжело дышит Нина Петровна и как настенные часы с кукушкой отсчитывают секунды их оставшейся в этом доме жизни.
Анатолий молчал. Он смотрел на свои руки, лежащие на столе. Руки строителя, плотника, садовника. Руки, которые создали этот мир, который у них только что отняли.
Ночь прошла как в бреду. Нина Петровна не плакала, она окаменела. Лежала на их с мужем кровати, глядя в потолок, и молча перебирала в памяти всю свою жизнь. Вот они с молодым Толей покупают этот участок. Вот он заливает фундамент, а она носит ему обеды. Вот растет маленький Олег, его первый шаг на этой самой веранде. Его первый велосипед. Школа. Институт. Свадьба с этой Мариной, которая с первого дня смотрела на них как на досадное приложение к своему успешному мужу. Где они ошиблись? В какой момент их любящий сын превратился в это чудовище?
Анатолий тоже не спал. Он сидел на кухне, пил остывший чай и думал. В его голове не было эмоций, только сухой, трескучий анализ. Обманули. Предали. Сын, которому они доверяли безгранично, просто вытер о них ноги. Мысль о дарственной жгла огнем. Как они могли быть такими идиотами? «Для надежности». «Чтобы ему было проще». Он усмехнулся своим мыслям без капли веселья. Проще. Он и сделал все проще для себя.
Утром они начали собирать вещи. Молча, не глядя друг на друга. Каждое движение было пропитано болью. Вот коробки. Пустые, картонные, бездушные. В них нужно было сложить то, что имело душу. Нина Петровна достала с антресолей старый чемодан с фотографиями. Открыла. На нее смотрели десятки лиц из прошлого. Она, молодая, с двумя смешными косичками. Толя в армии. Их свадьба. А вот и он, Олежек. Крошечный сверток в ее руках. Пухлый годовалый малыш, делающий первые шаги. Первоклассник с огромным букетом гладиолусов. Выпускник.
Она захлопнула чемодан. Не могла. Это было выше ее сил.
— Нин, не надо, — тихо сказал Анатолий, подойдя сзади и положив руки ей на плечи. — Потом посмотрим. Давай с посуды начнем.
Они паковали тарелки, чашки, каждую заворачивая в старые газеты. Сервиз «Мадонна», который они покупали по великому блату в советские времена и доставали только по большим праздникам. Он казался сейчас нелепым и чужим. Хрустальные рюмки, которые звенели на каждой семейной встрече. Анатолий вдруг остановился, держа в руке одну из них.
— Помнишь, Нин? Новый год, Олегу лет десять. Мы ему разрешили налить в такую рюмку детского шампанского. Он был так горд. Сказал тост: «Чтобы мы всегда жили вместе и никогда не ссорились».
Нина Петровна отвернулась и быстро смахнула слезу.
— Не помню, — соврала она.
День прошел в этом тягучем, молчаливом кошмаре. Каждая вещь кричала о прошлом. Вот кресло-качалка, которое Толя смастерил для нее, когда она ждала Олега. Она часами сидела в нем, гладя свой живот и мечтая о будущем сына. Вот книжные полки, которые ломились от книг. Олег в детстве много читал. Куда все это делось?
К вечеру субботы была упакована только кухня и часть книг. Они выбились из сил. Анатолий сел на табуретку посреди заставленной коробками комнаты.
— Нужно позвонить Кате, — сказала Нина Петровна. Голос был безжизненным.
— Зачем? — спросил Анатолий. — Чтобы пожалела? Или чтобы позвать к себе и стеснить ее семью? Мы сами справимся.
— Как? Как мы справимся, Толя? — она впервые за сутки посмотрела ему в глаза, и в ее взгляде была бездна отчаяния. — У нас ничего нет! Пенсия, которую мы почти всю отдавали им «на помощь». Этот дом был всем. Нас просто выбросили на улицу, как старых собак!
— Не выбросили. Снимут однушку, — горько усмехнулся он.
В этот момент в кармане его рабочей куртки завибрировал телефон. Сообщение. Анатолий достал старенький кнопочный аппарат. На экране высветился адрес. Улица на самой окраине города, в промышленном районе, о котором ходила дурная слава. И приписка от сына: «Ключи у консьержки. Скажете, от Олега Анатольевича».
Анатолий молча показал телефон жене. Она прочитала и медленно опустилась на стул. Это был контрольный выстрел. Не просто выселение, а унижение. Он даже не выбрал им что-то приличное. Первое попавшееся, самое дешевое, самое дальнее. Чтобы глаза не мозолили.
В воскресенье работа пошла быстрее. Отчаяние сменилось какой-то злой, механической решимостью. Нужно было успеть. Нужно было убраться из этого, уже чужого, дома до того, как вернется «хозяин». Они больше не разговаривали о прошлом. Обсуждали только, что брать, а что оставить. Большую часть мебели и старой бытовой техники решили не забирать. В однушку все равно не влезет. Пусть давятся.
Анатолий разбирал свой сарай. Инструменты, которые он собирал всю жизнь. Некоторые перешли к нему еще от отца. Он аккуратно складывал их в деревянный ящик. Рубанки, стамески, дрель. Каждый инструмент был продолжением его рук. Он не мог их бросить.
На верхней полке, под слоем пыли, он наткнулся на старый металлический ящик для документов. Он давно про него забыл. В нем лежали свидетельства о рождении, старые паспорта, аттестаты, какие-то грамоты, технический паспорт на дом. Бесполезный теперь мусор. Он хотел было выкинуть его целиком, но что-то заставило его остановиться. Какая-то иррациональная надежда найти… что? Спасение? Доказательство своей правоты?
Он принес ящик в дом и вывалил его содержимое на стол. Нина Петровна безразлично взглянула на ворох пожелтевших бумаг и снова отвернулась к коробкам. Анатолий начал перебирать документы. Свидетельство о браке. Его свидетельство о рождении. Нинино. Вот оно, свидетельство о рождении Олега. Отец — Анатолий… Мать — Нина… Все правильно. Никаких чудес.
Он отложил его в сторону. Школьный аттестат сына. Сплошные тройки, пара четверок. Никаких талантов, но гонору всегда было на троих отличников. Эффект Даннинга-Крюгера в чистом виде, как он потом узнал. Человек тем увереннее в себе, чем меньше знает. Это было про Олега. Его «бизнес-проекты» всегда заканчивались провалом, из которых родителям приходилось его вытаскивать. Видимо, этот «новый проект» должен был стать апофеозом его гениальности, раз потребовались такие жертвы.
Анатолий перебирал дальше. Старые квитанции, вырезки из газет. Какая-то ерунда. Он уже хотел сгрести все это в мусорный мешок, как вдруг его палец зацепился за плотный конверт, засунутый на самое дно ящика. Конверт был без подписи. Просто старый, пожелтевший.
Он вскрыл его. Внутри лежало несколько сложенных листков и медицинская справка из роддома, датированная годом рождения Олега. Анатолий развернул первый листок. Это было письмо. Почерк был Нинин, но какой-то другой, нервный, скачущий. Письмо было адресовано ее сестре Кате, но, видимо, так и не было отправлено.
«Катюша, здравствуй, родная. Не знаю, как тебе все это написать. Толя ничего не знает, и никогда не должен узнать. Если он узнает, он меня не простит. Я не могу больше держать это в себе, я сойду с ума. Тот человек, о котором я тебе рассказывала… он уехал. А я осталась. С последствиями. Я на третьем месяце. Толя думает, что ребенок его. Он так счастлив, он уже придумал имя — Олег. Он говорит, это будет наш сын, наша надежда. А я смотрю на него и хочу умереть от стыда и страха. Что мне делать, Катя? Как мне жить с этой ложью?»
Анатолий читал и не верил своим глазам. Он перечитал еще раз. И еще. Буквы плясали, сливаясь в одно сплошное пятно. Он поднял справку из роддома. Группа крови ребенка — третья положительная. У него была вторая. У Нины — первая. По всем законам биологии, которые он помнил со школы, у них не мог родиться ребенок с третьей группой. Никогда.
Он медленно опустил письмо на стол. В ушах стоял гул. Сорок лет. Сорок лет он растил чужого ребенка. Он любил его, защищал, вытаскивал из всех передряг, построил для него дом… А теперь этот «сын» вышвыривал его из этого дома на улицу.
Анатолий поднял голову и посмотрел на жену. Нина Петровна сидела на полу, обхватив руками колени, и раскачивалась из стороны в сторону, как в трансе. Она ничего не видела и не слышала. Она была в своем собственном аду. А он только что нашел ключ к ее самой страшной тайне. И этот ключ обжигал ему руки, превращаясь в оружие страшной, разрушительной силы. В голове билась только одна мысль, оглушительная в своей простоте: он ему не отец. Человек, предавший его, не был его сыном.
