Солнце поднималось над бескрайними полями, золотя верхушки старых изб и разгоняя утренний туман. В этом забытом богом уголке мира жизнь текла медленно и предсказуемо, словно воды тихой речки на его окраине. И в этом течении был свой центр притяжения — юноша по имени Владислав. Его красота была неброской, но непререкаемой — высокий, статный, с ясным и спокойным взглядом. Он выделялся не только внешностью, но и пытливым умом, и золотыми руками, способными исцелить любое животное. Отучившись в городе на ветеринара, он, к удивлению многих, вернулся в родные края, чтобы лечить коров и овец на местной ферме. Его возвращение стало событием.

А была еще одна душа в этом селе — девушка по имени Мирослава. В отличие от Владислава, ее не манило знание. Она жила как лист на ветру, подчиняясь лишь сиюминутным порывам. Ее воспитывала бабушка, Валентина Семеновна, женщина с усталым лицом и добрыми глазами, в одиночку поднявшая внучку после того, как страшная война разом забрала обоих родителей девочки. Старушка часто сокрушенно качала седой головой, глядя на своенравную внучку.

— Ну в кого ты у нас такая уродилась? Твой батюшка, светлой ему памяти, до войны фельдшером был, людей лечил. Матушка твоя, царствие ей небесное, тоже на медсестру училась. Ох, хоть и горько это говорить, но, может, и к лучшему, что ты в них не пошла… Кабы не их призвание, глядишь, и остались бы живы… — Валентина Семеновна смахнула с ресниц навернувшуюся слезу.

Она бесконечно любила свою невестку и в Мирославе видела ее живое отражение — такие же живые, темные глаза, пшеничные волосы, заплетенные в густую косу, стройный стан и упрямый характер. Но мать девушки, Анна, была совсем иной — трудолюбивой, собранной, с внутренним стержнем. Когда сын Валентины привез молодую жену из города в село, все думали, что не выдержит она деревенской круговерти. Анна же вставала раньше всех, успевая и по дому управиться, и во дворе порядок навести. В семье царили мир и лад. А уж когда на свет появилась маленькая Мирослава, счастью Валентины Семеновны не было предела.

Но безоблачное небо над их головами вскоре потемнело. Едва девочке исполнилось три года, как грянула война. Сына Валентины призвали в июле, а его супруга, не в силах сидеть сложа руки, отправилась вслед за ним на фронт медсестрой. Старушка навсегда запомнила печальные и в то же время полные решимости глаза молодой женщины, прошептавшей на прощание:
— Мама, мы обязательно вернемся. Победим и вернемся. Я сейчас там очень нужна. Все будет хорошо, я обещаю. Этот дом снова наполнится смехом, мы подарим вам столько внуков, сколько пожелаете. Берегите нашу девочку.

Но через три месяца в дом Валентины Семеновны пришла страшная весть — две похоронки. Немецкий снаряд разорвал эшелон, двигавшийся на фронт. В одном вагоне ехал ее сын, в другом — его жена.

Женщина поседела за одну ночь. Горе было таким всепоглощающим, что оно могло свести с ума, если бы не маленькая теплая ладошка в ее руке — у трехлетней Мирославы больше никого не осталось. Так и стали они жить вдвоем, две одинокие души, потерявшие всех и нашедшие опору друг в друге. Бабушка любила внучку без памяти и, возможно, слишком сильно ее баловала, что впоследствии стало роковой ошибкой. Девушка выросла своенравной, ветреной и думающей лишь о своих желаниях. С трудом окончив школу в соседнем селе, Мирослава наотрез отказалась куда-либо поступать. Как ни уговаривала ее Валентина Семеновна, в ответ звучало лишь твердое и капризное «нет».

Вскоре прояснилась причина такого упрямства — все мысли девушки занимал Владислав.

Мирославе едва исполнилось шестнадцать, когда он, окончив учебу, вернулся в село и стал работать ветеринаром. Девушка, недолго думая, устроилась на ферму, в доильный цех, лишь бы быть к нему ближе. Но все ее попытки обратить на себя внимание заканчивались неудачей. Молодой человек мягко, но настойчиво отстранялся и подшучивал над ней, называя ее ребенком.
— Мирослава, тебе стоит вести себя чуть скромнее. Ты ведь еще совсем юная, жизнь только начинается. К чему эти порывы?
— Владислав, я люблю тебя, всем сердцем! Хочу быть твоей женой.
— Зачем мне такая юная супруга? Между нами ведь целая пропасть! — отшучивался он, слыша ее признания.
— Какая пропасть? Всего семь лет! Мой отец был старше мамы на девять, и они были счастливы!
— Быть может, но я, к сожалению, не испытываю к тебе таких чувств.
— А чем я тебе не пара? Я красивая, веселая, бабушка всегда хвалит!
— А еще очень ветреная и избалованная, — добавлял он, и в его голосе звучала не насмешка, а легкая грусть.

Вспыхнув от обиды, Мирослава выбежала из его кабинета. Как он смеет так с ней разговаривать! Она вовсе не ребенок! Щеки ее пылали от гнева и стыда.

Влетев в родной дом, она принялась метаться по горнице, не в силах совладать с бушевавшими внутри эмоциями.
— Да он, да я ему…
— Внучка, что это ты сегодня словно ураган? — обеспокоенно спросила Валентина Семеновна.
— Представляешь, бабуля, я ему открыла душу, а он надо мной смеется!
— Ты… ему… открыла душу? Это про Владислава речь? В своем ли ты уме, дитятко? Неужели в тебе ни капли гордости, ни капли девичьей скромности не осталось? Таких, как ты, мужчины не ценят!
— А каких они ценят? Как Веронику?
— Именно как Веронику. И Владислав молодец, что на такой женится — она работящая, сердцем добрая, и они подходят друг другу.
— Женится?! — Мирослава замерла на месте, словно ее окатили ледяной водой.
— А чему удивляться? Хозяйка она отменная, детей любит, а ты… Вот, к примеру, почему в горнице до сих пор не прибрано? Ты же вчера клятвенно обещала мусор вымести.
— Вымету, вымету… — пробормотала девушка, но мысли ее были далеко.

Известие о предстоящей свадьбе потрясло ее до глубины души. В сердце загорелся огонь ревности и отчаяния. И тогда в ее голове созрел отчаянный, безрассудный план — во что бы то ни стало сорвать эту свадьбу. Бабушка обмолвилась, что председатель распишет молодых через неделю, и на гулянку соберется все село.

С наступлением вечера, выскользнув из дома, Мирослава направилась к дому Вероники. Во дворе она столкнулась с ее матерью, Авдотьей.
— Тетя Дуня, а Вера дома?
— Дома, а тебе чего, непоседа? — женщина смотрела на девушку с нескрываемым неодобрением.
— Дело есть. Можно ее позвать?
— Заходи в избу, она там фату себе шьет, готовится…

Сжимая пальцы в кулаки от нахлынувших ревности и злости, Мирослава глубоко вдохнула и вошла в дом. Открыв дверь в большую комнату, она увидела свою «соперницу». Та сидела за столом, и иголка в ее умелых пальцах порхала по белоснежной ткани, словно бабочка. Девушка тихо напевала, но, увидев гостью, замолкла, воткнула иглу в подушечку и спросила спокойно:
— Зачем пришла?
— Я пришла сказать тебе… Владислав… Он любит меня.
— И почему я должна тебе верить? Все село видит, как ты ходишь за ним по пятам. Будь ты ему дорога, разве позвал бы он меня замуж?
— Он сегодня признался, что брак с тобой — ошибка, что передумал, но не знает, как тебе об этом сказать.

Вероника внимательно посмотрела на гостью, и тень сомнения на мгновение мелькнула в ее глазах. Но уже через секунду она, глядя Мирославе прямо в глаза, тихо, но твердо произнесла:
— Глупая ты, глупая… Ты еще совсем ребенок и ничего не понимаешь в жизни. Не любит он тебя, и слов таких не говорил.
— Говорил! Сказал, что я буду его женой. Вот увидишь, свадьбы не будет! — Мирослава резко развернулась и выпорхнула из избы.
— Ну, понеслась, безумием обуянная, — с досадой покачала головой Авдотья, обращаясь к вышедшей на крыльцо дочери. — Чего этой ветреной особе было нужно?
— Ох, мама, все о своем. О любви своей несчастной твердит.
— Не любовь это, а дурь в голове. Держи бабка ее в ежовых рукавицах, глядишь, и вышла бы из нее польза, энергии-то сколько!

На следующий день Мирослава вновь ворвалась в ветеринарный пункт. Предварительно она подговорила местного подростка Витьку, чтобы тот передал Вере, будто ее срочно зовет Владислав.

Молодой человек в это время сидел за столом, сосредоточенно заполняя бумаги.
— Чего тебе? Опять с Зорькой что-то случилось?
— Нет, с коровой все в порядке, она даже в удое прибавила. Я хотела спросить… Ты правда женишься?
— Правда, а что? Переживаешь, что на свадьбу не позвал?
— А почему ты мне ничего не сказал?
— А я должен был? Когда ты уже поймешь — ты мне не нужна! Даже если бы Вероники не было, я бы нашел другую, но не тебя!
— Почему?
— Потому что ты еще не видела жизни! Какая же ты наивная!
— Свадьбы не будет, ясно?
— Не тебе решать!
— Это мы еще посмотрим! — Оглянувшись, она заметила в окно приближающуюся Веронику. Молниеносным движением она сорвала с головы платок, распустив волосы, и слегка порвала ворот у своего платья.
— Ты что делаешь?! — Владислав попытался встать, но в этот момент в кабинет вошла его невеста.
— Что здесь происходит? — в ее голосе прозвучал холодный гнев.
— Происходит любовь! Я же предупреждала тебя вчера! — с вызовом бросила Мирослава.
— Какой бред ты несешь? — молодой человек окончательно растерялся.
— Действительно, Мирослава… И с чего бы это он позвал меня сюда, к тебе? — Вероника, в отличие от жениха, не теряла самообладания.
— Вероника? Я тебя не звал! — Владислав смотрел на нее в полном недоумении.
— Но Витька прибежал и сказал, что ты меня срочно зовешь. Значит, это была твоя проделка. Зачем?
— А давайте я все расскажу, — из-за перегородки появилась Фекла, помощница ветеринара. Она указала пальцем на Мирославу. — Вот эта влетела сюда несколько минут назад, опять несла свою чушь про любовь и что свадьбы не будет. Владислав Петрович пытался ее вразумить, да только она и слушать не желает. Гляньте-ка, даже платье на себе изорвала. И не жалко добротную вещь? А я-то все из-за перегородки слышала.

Побагровев от стыда, Мирослава выскочила на улицу и пустилась бежать к дому. Быстро переодевшись и поправив волосы, чтобы бабушка ничего не заметила, она присела за стол и разрыдалась. Какой несмываемый позор! Она так надеялась, что Вероника застанет ее в этом виде и обвинит Владислава, но все пошло наперекосяк.

Вечером Валентина Семеновна вернулась домой с суровым лицом, держа в руках старый ремень. Не говоря ни слова, она с неожиданной для ее лет ловкостью подошла к внучке и опустила ремень на ее спину. Девушка взвизгнула от неожиданности и боли:
— Бабуля, ты чего? Зачем ты меня бьешь? Больно же!
— Больно? А сейчас будет еще больнее, — старушка взмахнула ремнем еще раз. — Такого позора я еще не знавала! Мне теперь за тебя перед всем селом краснеть! Что ты за напасть такая?
— А я что? Я не виновата, меня оклеветали!
— Ничего слышать не хочу! Оклеветали… Я-то тебя знаю как облупленную. Нет, права была Авдотья — зря я тебя баловала, надо было строже воспитывать. Все жалела, все надеялась… Хватит. Жалость моя закончилась. Ты представляешь, что сегодня творилось? Ко мне в поле женщины подходили, просили тебя образумить, а иначе, говорят, сживут тебя со света.

Мирослава опустила голову.
— Бабуля, прости. Я просто так сильно его люблю, что одна мысль о его женитьбе сводит меня с ума.
— Ну так чтобы ум прояснить, я и тебя замуж выдам.
— Как это замуж? Я не пойду!
— А тебя и спрашивать никто не будет. Опозорила нашу фамилию на все село, теперь сиди и слушайся.
— Сейчас не старые времена, чтобы насильно замуж выдавать!
— А я тебе эти времена устрою! Спрошу я у председателя, он распишет — и все дела.
— С кем, хоть, распишет? — Мирослава усмехнулась, думая, что бабушка просто гневается.
— Хоть бы с Матвеем, Авдотьиным сыном.
— С кем?! — девушка онемела от ужаса. — Он же… он же брат Вероники!
— Ничего, что брат, зато породнимся. Он на тебя с давних пор смотрит с тихой надеждой.
— Но тетя Авдотья меня на дух не переносит!
— А ради сына постарается принять. Это она сама предложила.

Мирослава закрыла лицо руками, и слезы вновь потекли по ее щекам.
— Бабуля, скажи, что ты шутишь?
— Какие уж тут шутки… Ладно, я не зверь. Поживете вы в моей избе, со свекровью тебе будет несладко, да и у них в доме и без того тесно, двое младших еще подрастают. А насчет замужества скажу одно — я не передумаю. Давно пора было тебя на путь истинный направить.
— Но мне всего шестнадцать!
— Ничего, ничего… Я за твоего покойного деда и в пятнадцать вышла, как видишь, выжила. Правда, Бог всего одного сыночка дал. Ничего, твоих деток нянчить буду, сил у меня еще хватит!

Через неделю все село гуляло на двух свадьбах. В тот день расписались и Владислав с Вероникой, и Мирослава с Матвеем. Первая пара выглядела безмерно счастливой. Они смотрели друг на друга влюбленными глазами, целовались под каждое «горько», и было видно, с каким трепетом они ждут начала своей совместной жизни.

Вторая пара представляла собой разительный контраст. Мирослава была одета в простое цветастое платье, без фаты и особых украшений. Бабушка старательно убрала ее волосы, приколов к груди скромный полевой цветок. На подготовку настоящего свадебного наряда не было ни времени, ни желания у самой невесты. А Матвею было все равно, в чем выходит за него замуж его давняя тихая мечта — он любил эту девушку, не смея и мечтать о ее внимании, а лишь украдкой вздыхая при ее появлении.

— Валя, как-то это не по-людски, чтобы муж в примаках у жены жил. Может, пусть молодые ко мне переедут? Комната у нас свободная есть, Вера-то к Владиславу уходит.
— Дуня, а я что одна-то буду? У тебя и без того двое ребятишек, муж, тесновато вам будет. У меня же дом пустует. Нет уж, пусть у меня живут. Правильно, неправильно — какая разница? Главное, что семья. А что Мирослава нос воротит, так ничего, сердце ее оттает. Матвей-то ее искренне любит. Мы с тобой тоже не по любви замуж шли, нас родители сватали, а погляди, как ты с Тихоном душа в душу живешь, четверых вырастили.
— Да, Валентина, и ты со своим покойным мужем счастлива была, да вот только рано он ушел… Ладно, негоже нам о грустном на свадьбе говорить. Хоть и не лежит душа к твоей внучке, но ради сына смирюсь. Жаль только, что у тебя они жить будут, я бы ее в руки взяла. Уж больно ты ее разбаловала, вот и результат налицо!
— Да полно тебе, Дуня, — Валентина Семеновна махнула рукой и взяла в руки стакан. — Ну что, выпьем за молодых?
— За молодых, сватья!

Под вечер односельчане с песнями провожали молодых жен в их новые дома. Пожитки Вероники едва уместились на телегу. Улыбающиеся молодожены, сияя от счастья, помахали на прощание и умчались в наступающие сумерки, оставив гостей веселиться и пить за их будущее.

Мирослава едва сдерживала слезы, глядя, как Владислав, усадив Веронику на телегу, ловко запрыгнул сам, обнял ее за плечи, и они скрылись в вечерней дымке. Сзади к ней тихо подошел Матвей.
— Может, и нам пора? — Он бережно сжал ее ладонь и мягко приобнял.

Девушка молча кивнула, боясь, что от любого слова ее рыдания вырвутся наружу. Взглянув на бабушку, она встретила ее суровый, предостерегающий взгляд. Вздохнув, она покорно села в другую повозку, где уже лежали скромные пожитки ее нового мужа. Мужа… В голове не укладывалось, что она теперь замужняя женщина. И кто ее супруг… Матвей, тракторист. Он добрый, спокойный, с открытым лицом. Но она его не любила!

Едва они переступили порог бабушкиного дома, до Мирославы с ужасом дошло, что должно случиться в эту ночь. Она начала дрожать, как осиновый лист.
— Эй, что с тобой? Ты вся дрожишь… Не бойся, я тебя никогда не обижу, — муж обнял ее за плечи, но она резко вырвалась.
— Мне нужно выйти, подышать… Сейчас.

Стремглав выскочив на крыльцо, она бросилась к калитке и побежала вниз по улице. Из дома Авдотьи доносились песни и смех, там еще гуляли. Пробегая мимо, она увидела, что в новом доме Владислава горит свет. Чем ближе она подходила, тем медленнее становился ее шаг. Подкравшись на цыпочках к освещенному окну, она услышала счастливый смех Вероники, а затем и низкий, грудной смех любимого. Они были так счастливы, что это радостное эхо пронзило ее сердце острой болью. Ревность и горькие слезы хлынули из ее глаз. Уже не таясь, она резко развернулась и побежала прочь от этого дома, в сторону реки. Ее не пугала темнота, она жаждала лишь одного — добраться до своего заветного места на берегу, где можно было остаться наедине со своими мыслями.

Добежав до знакомой березы, она, не раздумывая, сбросила с себя платье и нырнула в темные, прохладные воды. Она плыла яростно, с отчаянием, пока силы не стали покидать ее. Наконец, выбравшись на берег, она натянула платье на мокрое тело и, обхватив колени, прижалась спиной к шершавой коре дерева.

Она просидела так очень долго, продрогла до костей, но возвращаться не хотела. От холода и изнеможения ее начало клонить в сон. Обняв колени и сцепив пальцы, она положила голову на руки и забылась тревожным, поверхностным сном. В таком состоянии ее и нашел Матвей.

— Я так и думал, что ты здесь. Да ты вся ледяная! — Он снял свой пиджак и бережно накинул его на ее вздрагивающие плечи. — Почему ты убежала?
— Я… Я просто боюсь. Зачем ты на мне женился? Ты же знаешь, я не люблю тебя!
— А я люблю тебя. И я свое слово сдержу — никогда не причиню тебе зла. Не бойся меня. Жизнь у нас длинная, все может измениться, вдруг и твое сердце ко мне оттает.
— Этого не будет никогда.
— Может, продолжим наш разговор там, где потеплее? Пойдем домой, ты должна согреться.

Но Мирослава так окоченела, что едва могла двигать ногами. Матвей сначала лишь поддерживал ее, но, видя, как она слабеет, ближе к дому бережно подхватил ее на руки и понес. От его тепла и мерного шага девушка неожиданно для себя почувствовала странное успокоение и незаметно уснула, прижавшись щекой к его груди. Парень занес ее в дом, уложил на кровать, укрыл теплым одеялом и вышел. Он понимал ее страх, ее смятение. По сути, она была еще ребенком — телом повзрослевшая, а душа — запутавшаяся и ранимая. Он должен был дать ей время. Он был старше ее на восемь лет и мудрее своих лет. Он не ревновал ее к Владиславу, зная, что тот никогда не ответит ей взаимностью, и был счастлив за свою сестру и друга. «Вот бы и мне когда-нибудь обрести такую же любовь в своем доме», — тихо подумал он.

Прошло три года.

— Мира, а Вера-то опять в положении. Владислав сияет! Говорит, дочку хочет, сынок у них уже подрастает. Вот наплодят они ребятишек, три года в браке, а уж второй на подходе. А вы-то когда? — Авдотья допекала невестку во время очередного визита. — Три года вместе, а у вас все тихо да гладко.
— Не получается у нас, — буркнула Мирослава, отводя взгляд.
— А все потому, что любви-то настоящей нет.
— Авдотья Степановна, вы же в курсе моих… проблем.
— Ой, какая нынче молодежь неженная пошла! Мы что, по сугробам босиком не ходили? Я как-то зимой в прорубь чуть не угодила, еле выбралась. Вымерзла вся, а ничего, четверых родила. А ты сама виновата, какой черт тебя тогда на реку понес? Ладно, пойду я. Скажи Матвею, чтобы зашел, отец поросенка заколол, пусть свою долю заберет.

Едва свекровь скрылась за дверью, Мирослава разрыдалась. Как же хорошо, что они жили с бабушкой. Авдотья бы не давала ей проходу. Каждый ее визит заканчивался колкостями и сравнениями с благополучной Вероникой. Да, она была виновата в том, что у них с Матвеем не было детей, но разве можно было повернуть время вспять?

В ту злополучную свадебную ночь, искупавшись в ледяной воде и просидев на холоде, она сильно простудилась. Утром у нее поднялась высокая температура. Несколько дней ее мучили жар, сильный кашель и боль внизу живота, которая с тех пор возвращалась к ней каждый месяц с неумолимой жестокостью. Чувствуя ее приближение, Мирослава плакала — опять ничего не вышло. Она уже смирилась со своей ролью замужней женщины, поняла, что Владислав навсегда останется для нее несбыточной мечтой, и даже научилась уважать Матвея, стараясь быть ему хорошей женой. Он же относился к ней с неизменной лаской и терпением.

Ей так хотелось кого-то любить и быть любимой. Она мечтала, что хотя бы ребенок заполнит пустоту в ее душе, даст ей смысл… Но ничего не получалось. Последствия той ночи оказались слишком тяжелыми. Муж ни разу не упрекнул ее, но она все чаще замечала, как он уходит к сестре, чтобы поиграть с маленьким племянником. Из него получился бы прекрасный отец…

А живот Вероники между тем рос не по дням, а по часам. Он был таким большим, что в селе шептались — богатыря носит! Но когда пришел срок, оказалось, что на свет появилась двойня — две крошечные девочки. Авдотья ликовала и снова принялась за невестку:
— Вот видишь как — за три года трое внуков! И даже двойня! Вот бы и у вас такая радость случилась! Большая семья — вот оно, настоящее счастье!

Мирослава уже не отвечала на ее уколы, а лишь молча сносила их, а потом, оставшись одна, горько плакала. Она стала гораздо серьезнее и взрослее, чем три года назад, и оттого каждое несправедливое слово свекрови ранило ее еще больнее — ведь она и сама понимала свою вину.

А Матвей по-прежнему утешал ее.
Вскоре Мирослава начала замечать, что муж все чаще задерживается после работы. То ему нужно было чинить трактор, то засиживался в правлении колхоза, то уходил под предлогом, что хочет повозиться с племянниками. Так продолжалось несколько месяцев. Неизвестно, сколько бы еще она верила его оправданиям, но однажды после работы к ней подошла Светлана, девушка из его же бригады.
— Мира, ты домой?
— Да, а куда же еще?
— Мне надо с тобой поговорить. Давай отойдем, найдем местечко поукромнее.
— Пойдем к реке, под березой. Там хоть тень, а то солнце еще припекает.

Дойдя до знакомого места, Мирослава села на траву.
— Присаживайся.
— Я постою. Если честно, даже не знаю, с чего начать.
— Начни как-нибудь, — Мирослава прищурилась, чувствуя недоброе.
— У меня будет ребенок… Пока не видно, но скоро скрывать не удастся. Уже третий месяц.
— Я тебя поздравляю, а я тут при чем? Хотя, погоди… Ты же не замужем. — Мирослава широко раскрыла глаза. — Света, ты что, ребенка нагуляла?
— Так вышло.
— Ну, а от меня-то ты чего хочешь? Я твой позор скрывать не стану, что тебе нужно?
— Отдай мне Матвея!
Сначала Мирославе показалось, что она ослышалась, но потом она резко вскочила и приблизилась к девушке.
— Что значит «отдай»? Он что, вещь? Он мой муж!
— Но у вас же нет детей…
— Рано или поздно будут, но это не твое дело. Ты несешь какую-то ерунду. Хочешь, чтобы Матвей прикрыл твой позор? Пусть отец ребенка на тебе женится, кстати, кто он?
— Матвей. Он и есть отец… — Светлана потупила взгляд, не в силах смотреть в глаза законной жене.

Мирослава отвесила ей звонкую пощечину, а затем закричала:
— Дрянь! Ты путаешься с моим мужем, беременеешь от него и теперь требуешь, чтобы я его тебе отдала?!

Светлана потерла покрасневшую щеку.
— Леша ни в чем не виноват, это я… А он не устоял. Мы стали тайно встречаться. Он любит тебя и сам уйти не решится. А ты его не любишь, так отпусти его. Достаточно будет, если ты выгонишь его, а потом вы разведетесь.
— Никогда этого не будет, слышишь? Я не позволю опозорить себя на все село! Или ты хочешь, чтобы все обсуждали, как он сбежал от бесплодной жены? Хватит с меня одного позора! Выпутывайся сама, а развод я не дам! Согрешила с женатым — неси свой крест!

Резко развернувшись, Мирослава быстрым шагом направилась к дому. В голове у нее стучало: «Как он мог? Как он мог говорить о любви и в то же время изменять?» И в этот момент она с изумлением почувствовала давно забытое, обжигающее чувство — ревность. Но на этот раз не к Владиславу, а к своему собственному мужу. «Вот тебе и раз, — мелькнула у нее мысль. — Неужели я… полюбила его?»

Матвей вернулся домой лишь спустя два часа. За это время первая ярость утихла, и Мирослава решила… промолчать. Сделать вид, что ничего не знает. Она ждала, когда он сам во всем признается.

А спустя месяц…

Мирослава в тот день почувствовала себя настолько плохо, что отпросилась с работы и пошла домой. Когда вернулась Валентина Семеновна, девушке было уже совсем худо. Бабушка бросилась за фельдшером.
— Таисия Ивановна, посмотри мою внучку, не на шутку разболелась.
— А что с ней?
— На слабость жалуется, голова кружится, тошнит.
— Ну, пойдем, посмотрим.

Осмотрев пациентку, фельдшер улыбнулась.
— Ну что, Валентина, поздравляю. Внучка-то твоя беременна.
— Как беременна?
— Второй месяц уж пошел. А чему удивляться? Баба молодая, замужняя, давно пора. А то смотришь, ваши родственники за три года троих на свет произвели.
— Но она же не могла!
— Кто сказал?
— Ну, не получалось же все это время, — растерянно проговорила старушка.
— Всему свое время, — вздохнула Таисия Ивановна. — Вот и ее время пришло. Ладно, если что, зовите. Травки ей пропишу, от тошноты и головокружения. Если хуже станет, лекарство дам, но в ее положении лучше без него.

Мирослава не верила своим ушам — у нее будет ребенок! Вот так неожиданность! И именно в тот момент, когда ее муж завел ребенка на стороне. По иронии судьбы, тот малыш будет старше ее собственного на пару месяцев…

Когда Матвей вернулся с работы, Мирославе уже стало легче — травяной отвар помог снять дурноту. Она чувствовала себя спокойнее и решительнее.

Муж поужинал и собрался было уйти, сославшись на то, что обещал сходить с племянником на речку.
— Может, останешься? Нам надо поговорить… — Мирослава положила свою руку на его.
— Давай попозже, когда вернусь.
— Нет, это важно. У меня новость. — Она улыбнулась, хотя внутри все еще бушевала буря. Она сама не заметила, когда ее муж стал для нее так важен. О Владиславе она больше не вспоминала, все ее мысли были теперь о Матвее и его любовнице.
— Какая новость?
— Я беременна… Представляешь, уже второй месяц. Как я раньше не поняла! Лишь в последние дни так плохо себя почувствовала, бабушка фельдшера позвала, та и подтвердила.
— Это же прекрасно! — но, несмотря на радостные слова, в его глазах мелькнули страх и растерянность.
— Ты не рад?
— Я… очень рад… Просто…
— Я все знаю. Месяц назад Светлана сама ко мне пришла. Я молчала, ждала, когда ты сам все расскажешь.
— Я не мог… Боялся. Понимаешь, все как-то само получилось. Я старался быть для тебя хорошим мужем, но чувствовал, что ты ко мне холодна. Ты выполняла свои обязанности, старалась угодить, но не было в тебе того тепла… Я думал, ты все еще любишь Владислава?

Мирослава просто молча покачала головой, и в ее глазах он прочел ответ, которого так долго ждал.
— И что нам теперь делать? Скажи, дорогая…
— А что делать, Матвей? Мы — семья. У нас скоро будет свой ребенок. А Светлана… Что ж, она сама виновата, что связалась с женатым мужчиной. Я не дам тебе развода.
— Да я и не хочу развода! Я люблю тебя. Но этот ребенок… Я запутался.
— Помогать ему будешь, конечно. Но скажи ей, чтобы держала язык за зубами и никому не говорила, кто отец. Иначе я ей такого устрою… И видеться с ней ты больше не будешь. Иначе я сама все расскажу, куда следует.

Матвей лишь молча кивнул. С того дня он перестал пропадать по вечерам.

Светлана быстро поняла, что Матвей ее бросил, и снова пришла к Мирославе, но та лишь холодно бросила ей:
— И что, что у тебя ребенок от моего мужа? Сама виновата. У нас с ним тоже скоро будет малыш. Законный. А ты как знаешь, прикрывай свой позор!

Родители Светланы пытались выведать, кто виновник ее положения, но девушка молчала. В селе над ней смеялись, но она стоически сносила все насмешки. Казалось, она что-то задумала…

Ранней весной, в марте, у нее начались роды. Едва она разрешилась от бремени маленькой девочкой, как на следующее утро ее нашли в сарае. Она свела счеты с жизнью, оставив записку, написанную корявым почерком:

«Простите меня, мои родные. И я прошу прощения у своей новорожденной доченьки. Жить дальше я не могу, не вынесу этого позора. Хватило и тех шепотов, что я слышала, пока носила ее под сердцем. Кому я такая, с чужим ребенком, сдалась? Мама, папа, умоляю вас, воспитайте мою девочку хорошим человеком, не такой, как я. А отец ребенка… Я не имела права влезать в чужую семью… Простите меня еще раз».

Когда Мирослава узнала о смерти Светланы, от нервного потрясения у нее начались преждевременные роды. На свет появился крошечный семимесячный мальчик. Он был так слаб и мал, что фельдшер с председателем срочно отвезли мать и ребенка в городскую больницу, где они провели почти два месяца.

Вернувшись, наконец, домой, Мирослава узнала, что отец Светланы не пережил горя — скончался от разрыва сердца. А мать, убитая потерей дочери и мужа, была настолько слаба, что не могла заботиться о младенце, и девочку отправили в детский дом.

Качая на руках своего трехмесячного сынишку, Мирослава вновь и вновь вспоминала о той девочке, которая родилась на день раньше. О дочери своего мужа… О маленькой сиротке, оставшейся без матери. И в какой-то степени по их с Матвеем вине…

Эти мысли не давали ей покоя, терзая чувством вины. Она видела, как муж мучается, зная, что его кровинка находится в приюте, но не смеет сказать ни слова. Однажды вечером, когда малыш уснул, она не выдержала.
— Матвей, давай заберем девочку из детского дома…

Муж замер с ложкой в руке и медленно поднял на нее глаза.
— Мира, ты уверена?
— Конечно, уверена. Я больше не могу так. Я виню себя в том, что она осталась сиротой. К тому же, она ведь не чужая, она твоя дочь. И сестра нашему Сашеньке.
— Я не против, просто… Я боюсь, что ты не сможешь ее принять, что она будет вечным напоминанием о моей измене. Сейчас тебя жалость обуревает, а потом?
— Пойми, я не смогу жить спокойно. Все, что случилось, — это и моя вина. Мне ее и искупать. Я буду для нее хорошей матерью, честное слово.
— Но что мы скажем людям? Как все объясним?
— Я думаю, нам нужно пойти к матери Светланы и во всем честно признаться. Так будет правильно.

Они проговорили почти всю ночь, а наутро отправились в дом к Гликерии, матери Светланы.
— Тетя Лика, можно к вам?
— Заходите, — тихо отозвалась поседевшая, сгорбленная горем женщина.
— Мы пришли поговорить. И прежде всего попросить у вас прощения за то, что виноваты в смерти вашей дочери, — смело начала Мирослава.
— Я не понимаю… При чем тут вы?
— Сейчас все объясним. Дело в том, что отец вашей внучки… это Матвей.

Они рассказали Гликерии всю правду. Закончив, замолчали, ожидая ее реакции. Женщина долго сидела, не поднимая глаз, а потом тихо произнесла:
— Вот что, детки… Не мне вас судить. И дочка моя не безгрешной была. Скажите одно — зачем пришли?
— Тетя Лика, вы хотите видеть свою внучку?
— Всем сердцем хочу, — женщина заплакала. — Но сил у меня нет, одной не поднять ее. Одно желаю — поскорее к ним, к своим, уйти… Грех на душу брать боюсь, а жить не хочется…
— А если мы заберем девочку к себе?
— То есть, как?
— Мы ее удочерим. Она будет расти с нами, а вы сможете навещать ее, когда захотите.
— Я согласна, на все согласна! — женщина вытерла слезы, и на ее лице впервые за долгие месяцы появилась слабая улыбка надежды.

— Еще чего удумали! — кричала на следующий день Авдотья. — Своих рожайте, на кой вам чужие? Не хочешь больше, решила за счет приемышей семью плодить? Мне только кровные внуки нужны!

И тут Мирослава, впервые за все годы, дала отпор своей властной свекрови.
— Свои внуки, говорите? Так Аленка, та самая сиротка, и есть ваша кровная внучка.
— Что ты городишь!
— Я горожу? А вы у сына спросите. Пусть расскажет, как с полюбовницей по сараям шлялся. Она сама ко мне приходила, еще будучи беременной. И ваш сын во всем признался. Выгнала бы я его, да сама оказалась в положении. И поняла я, что люблю вашего сына всем сердцем. Потому и решила девочку забрать, пусть брат с сестрой вместе растут.
— Господи, неужели это правда?
— Правда. И вот еще что… Прошу вас, оставьте нашу семью в покое. Хватит сплетничать обо мне и называть меня эгоисткой. Да, я была такой и сейчас расплачиваюсь. Я сожалею о том, что когда-то пыталась разрушить семью вашей дочери. Только сейчас я поняла, что моя любовь к Владиславу была детской иллюзией. Если бы не мои глупые выходки, не было бы той свадьбы, не простудилась бы я тогда, и Матвей стал бы отцом гораздо раньше. И только моя вина в том, что он пошел искать тепло на стороне. Теперь мой черед исправлять ошибки.

Свекровь ничего не ответила. Она молча вышла, и с тех пор ее отношение к невестке изменилось. Она перестала ее упрекать и ставить в пример Веронику. А когда через два месяца Матвей и Мирослава вернулись из города с маленькой Аленкой на руках, в ее глазах стояли слезы. Но на этот раз — слезы радости и гордости за свою невестку.

Эпилог

Их дом, некогда такой тихий и пустующий, теперь был наполнен счастливым смехом и детским лепетом. Два ребенка, брат и сестра, росли вместе, не зная о сложной истории своего появления на свет. Валентина Семеновна, несмотря на годы, расцвела, нянча правнуков, а Гликерия, получившая смысл жизни, стала частой и желанной гостьей в их семье.

Однажды летним вечером Мирослава стояла на крыльце и смотрела, как ее муж, Матвей, качает на коленях сына, а маленькая Аленка пытается поймать солнечного зайчика. Сердце ее было переполнено тихим, глубоким счастьем. Она нашла то, о чем так долго и безуспешно мечтала, — настоящую, верную любовь. Но нашла ее не там, где искала, а там, где ее всегда ждали. Она прошла через боль, ревность и отчаяние, но именно этот путь привел ее к тому самому дому, где царили мир и согласие, дому, который она с мужем построила своими руками. И в тихом шелесте листьев старой березы у реки ей чудился теперь не упрек, а благословение — на долгую, мудрую и такую прекрасную жизнь.

Источник