Василий Сергеевич, сидя в своём кабинете, в третий раз услышал настойчивый звонок мобильного телефона, доносившийся из внутреннего кармана пиджака. Он уже начал терять терпение — совещание затянулось, вопросы накапливались, а звонок всё не умолкал. В конце концов, поняв, что звонит, скорее всего, не по работе, он отпустил подчинённых — сотрудниц женской исправительной колонии, — резко встал из-за стола и, схватив телефон, поспешил ответить.
— Алло? — произнёс он немного хрипло, всё ещё держа в голове рабочие вопросы.
Сначала в трубке стояла тишина, будто кто-то просто проверял, подключён ли аппарат. Но затем раздался резкий, раздражённый голос воспитательницы его сына.
— Василий Сергеевич, да вы вообще читаете телефон?! Я вам уже не первый раз звоню!
Сердце у него екнуло. Он мгновенно понял: что-то случилось с Костей. И чувство вины тут же сжало грудь.
— Простите, Илона Даниловна… — начал он, пытаясь придумать, как выйти из ситуации достойно. — У меня было совещание, я не мог ответить. Что произошло?
— Что произошло? — повысила она голос. — У вашего сына температура! Обычная простуда, конечно, но он не может оставаться в группе — заразит всех детей. Вам нужно срочно приехать и забрать его домой. Он уже целый час сидит в медкабинете один.
— Илона Даниловна, понимаете, я на работе… Сейчас не могу просто так сорваться…
— Это уже не мои проблемы, Василий Сергеевич! — резко перебила она. — Если вам не жаль сына, который сидит один, дрожит от жара и ждёт папу — пожалуйста, оставайтесь на работе. Но тогда не обвиняйте потом никого в нерадивости.
Василий замолчал. Её слова больно ударили. Он знал, что Илона права. Она всегда была строга, иногда даже грубовата, но это компенсировалось её искренней заботой о детях. Родители прощали ей резкость, потому что в группе она была совсем другой — доброй, ласковой, заботливой. Для многих детей она была ближе, чем мама, особенно тем, у кого дома не хватало любви. Её воспитанники обожали её: дома обсуждали каждое слово, каждый взгляд, каждый поцелуй в щёку. Она учила их дружить, слушать друг друга, быть умными и добрыми. Для неё эти дети были семьёй.
Не теряя ни секунды, Василий Сергеевич сорвался с места, резко натягивая куртку на плечи, и выбежал из кабинета. В коридоре он крикнул Рите, своей верной помощнице:
— Я в садик за Костей! Он заболел! На работу его не потащу, разберусь и позвоню!
Он даже не услышал, что она ему ответила. Мысли мчались вперёд, как бурлящий поток. Он чувствовал, как в груди сжимается тоска — та самая, которую он старался не замечать, с тех пор как не стало Тамары. Он бежал, как будто спасаясь от воспоминаний, которые могли накрыть его с головой, если он остановится.
Тамара… Её имя вспыхивало в его голове, как молния в тёмном небе. Она и Рита были подругами, вместе пришли работать в эту организацию. Тамара трудилась в снабжении колонии, а Рита уже тогда была замужем, у неё уже был ребёнок. Через год после его перевода сюда, Василий и Тамара поженились. Он не верил своему счастью.
Ему повезло в жизни — в десять лет его усыновила добрая семья. Такое редко случалось с детьми его возраста. Мама, его приёмная мать, много с ним занималась, и благодаря ей он смог окончить школу, поступить в институт, отслужить. После нескольких лет службы его перевели сюда — в этот город, в эту жизнь, где началась новая глава. С Тамарой.
Когда родился Костик, Василий был счастлив, как ребёнок. Он шутил, смеялся, развешивал пелёнки, делал глупые рожицы, а Тамара смеялась и называла его дурачком. Жизнь казалась сказкой. До тех пор, пока Тамара не заболела.
Сначала она говорила, что это просто усталость, недомогание. Но Василий заметил, как она начала резко худеть, как её лицо стало бледным, а взгляд — тревожным. Он сам записал её на обследование, оставив трёхлетнего Костика у крёстной — Риты. А через несколько дней ему позвонили из клиники и сказали: приезжайте один. Не говорите жене.
Тогда он понял, что сказка закончилась. Врач сообщил, что слишком поздно — у Тамары осталось всего несколько месяцев. Не полгода. Не год. Несколько месяцев.
Когда он вернулся домой, Тамара, взглянув на него, сразу всё поняла.
— Ты был у доктора, да? — спросила она тихо.
Он кивнул, чувствуя, как сердце сжимается в груди.
— Так даже лучше, — ответила она, грустно улыбнувшись. — Я уже не знала, как тебе это сказать.
— Так ты всё знала?
— Никто не может знать всего, — сказала она. — Но я чувствую. Ты ведь понимаешь, что по анализам можно догадаться… У меня не осталось много времени.
Василий опустил голову и заплакал. Впервые за всё время.
Через два месяца её не стало. Буквально за неделю до четвёртого дня рождения Кости. Они вдвоём отпраздновали, как могли. А когда Василий уложил осиротевшего сына спать, слёзы, сдерживаемые столько времени, наконец прорвались.
На следующий день в детском саду его встретила Илона Даниловна. Наверное, она увидела его из окна. Подойдя, она сказала:
— Василий Сергеевич, я понимаю, что вам тяжело. Вы воспитываете Костю один, но ответственность за сына требует внимательного подхода.
Он невольно улыбнулся. За строгостью Илоны скрывалась любовь. Она была суровой, но доброй. Для детей — как мама.
Когда он поднял Костю на руки, тот спросил:
— Пап, а куда мы сейчас идём? Домой?
— Сам не знаю, сынок. На работу тебя не возьму, а дома оставлять тоже не могу. Даже не представляю, что делать…
Он оглянулся, опасаясь, что рядом вдруг появится Илона Даниловна, и шёпотом спросил:
— Может, сам дома побудешь? Мультики посмотришь? Я постараюсь пораньше вернуться.
Костя хитро улыбнулся:
— А вдруг у меня температура поднимется или мне захочется спичками поиграть? Нельзя детям одним оставаться!
Василий усмехнулся. Он знал, что сын не дотронется до спичек, но мысль о возможной температуре заставила задуматься.
— Ты прав. Похоже, мне придётся брать тебя с собой на работу и передавать под опеку тёти Риты.
Костик нахмурился:
— Только не тётя Рита! Она сразу отправит меня к своим девчонкам, а они вредные, заставляют меня читать!
Да, у Риты были две дочери, почти ровесницы Кости. И они считали его своей игрушкой, постоянно заставляли играть в «умные» игры, учить стихи, читать книги. Для мальчишки это было почти мучением.
— А у тебя есть другой план? — усмехнулся Василий.
Костик кивнул и, вытащив рот из шарфа, серьёзно сказал:
— Пап, позови тётю Лену.
— Тётю Лену? Это ещё кого? — удивился Василий.
— Пап, — строго произнёс Костя, встав по стойке смирно, — заключённую Соколову.
Василий слабо улыбнулся, но тут же нахмурился. Соколова… Она отбывала срок за то, что оказалась не в том месте и не с теми людьми. Никакой тяжёлой статьи, и потому к ней относились мягко. Ей разрешали помогать офицерам — убирать, готовить, работать в медпункте, на кухне. Часто её направляли к Василию, и за всё время ни одного замечания. Благодаря хорошему поведению её держали при начальстве.
Но оставить с ней ребёнка? Это было слишком неожиданно. Василий колебался. В итоге он набрал Риту, зная, что она всегда даст дельный совет.
Она слушала внимательно, а потом с осторожностью ответила:
— Решение нестандартное, но… Лена действительно хорошая девушка. Я никогда не видела за ней ни малейших проступков. Она ни разу не нарушала правил и всегда ведёт себя достойно. Ладно, Василий… Приводи её. Поговорим.
Через двадцать минут после звонка раздался осторожный, чуть дрожащий стук в дверь. Василий Сергеевич открыл — на пороге стояла Лена. Её глаза, обычно спокойные и внимательные, сейчас выражали лёгкий испуг, будто она боялась, что снова совершила какую-то ошибку или нарушила правила.
— Здравствуйте, что-то случилось, Василий Сергеевич? Я же только вчера всё убрала и приготовила…
— Нет, Лена, ничего страшного, — мягко успокоил он её, стараясь своим тоном снять напряжение. — Просто у меня возникла небольшая… ситуация. Костик заболел, а я не могу уйти с работы — завтра важная проверка, дела горят. Если я попрошу вас присмотреть за ним?
Она немного расслабилась, даже слабо улыбнулась:
— Конечно, не переживайте, Василий Сергеевич. Всё будет хорошо.
Он кивнул, ощущая, как в груди немного теплеет от облегчения. Протянул ей пакет с лекарствами и листок с инструкциями, переданный воспитательницей из садика.
— Вот здесь указано, что и как принимать. Я буду на связи, обязательно позвоню.
— Не волнуйтесь, — повторила она. — Я постараюсь быть для него хорошей нянечкой.
Стоя рядом с ней, Василий вдруг подумал, как много в этой женщине света и доброты — таких людей редко встречаешь. И как жаль, что судьба закинула её сюда, где так легко потерять надежду и человечность.
Работа была невероятно плотной. Проверка подходила, документы требовали внимания, коллеги звали на совещание. Но Василий находил время хотя бы набрать номер.
Первый раз он позвонил часа через полтора после ухода. Трубку взяла Лена, голос её был спокойным, уверенным:
— У нас всё нормально, Василий Сергеевич. Температура снижается, Костя уже поел, чай пил. Сейчас играем.
— А что за игра? — спросил он, чувствуя, как сердце начинает биться легче.
— Медведи! — внезапно раздался голос сына, полный радости. — Представляешь, пап, мы теперь медведи!
— Это как? — удивился Василий.
— Ну, пап, медведи же только и делают, что едят и спят. Иногда ещё рычат, если что-то не нравится. Вот и я ем, хотя совсем не хочу, особенно когда нужно пить лекарство, и потом сплю, как мишка в берлоге.
Василий не смог сдержать улыбки. Он сам бы ни за что не догадался до такого способа уговорить больного ребёнка принять лекарства. В этот момент он понял: Лена не просто выполняет задание — она умеет найти язык с ребёнком, стать ему другом.
Второй раз он позвонил уже позже, чтобы предупредить, что задерживается.
— Всё в порядке, — ответила Лена. — Температура немного поднималась, но мы с ней справились. Костик сейчас в порядке, играет, смеётся.
— Постараюсь быть через час-полтора, — пообещал он.
Но вернулся домой только через три часа. Стараясь не шуметь, он вошёл в квартиру и сразу услышал тихий, нежный голос Лены. Она пела. Колыбельную. Голос её звенел, как струна, наполненная воспоминаниями. Мелодия была странной, но родной — смесь русской простоты и армянского тембра, которую когда-то пела его мама. Эта песня сопровождала его детство, когда он, маленький и одинокий, просыпался ночью от кошмаров, а мама пела ему эту мелодию, пока он снова не засыпал.
Он замер в прихожей, охваченный эмоциями, которые не мог объяснить словами. Слёзы сами собой скатились по щекам. Он не плакал с тех пор, как умерла Тамара.
Когда пение затихло, Лена вышла из комнаты. Увидев его, она немного замялась, но быстро собралась.
— Вы знаете эту песню? — спросил он, почти прошептал.
Она улыбнулась, но в её глазах промелькнула грусть.
— Да… Мама пела мне её, когда я была совсем маленькой. Слова я давно забыла, но мелодия осталась со мной. Когда-то я решила, что должна найти эту песню — она была моей единственной связью с мамой, хотя я даже имени её не помню. Меня привезли в детский дом в три года, а лет в семь нашла эту песню в старой библиотеке, куда почти никто не ходил.
— Так вы… из детского дома? — спросил он, сам не осознавая, почему это так важно.
Лена чуть усмехнулась, пожав плечами:
— Не совсем. У меня были приёмные родители, но они вернули меня обратно через три года. Потом меня усыновили снова, но и эти люди отказались. Так было несколько раз…
Василий почувствовал, как внутри сжимается что-то болезненно знакомое. Он вспомнил своё детство — как их с сестрой привезли в детский дом после пожара, который унёс всех родных. Как он, тогда ещё маленький, винил её в том, что выжили именно они. Как отказался признавать её своей родной. Как годами избегал мыслей о ней.
— Лена… спасибо вам большое, — сказал он тихо, почти шёпотом.
— Не за что, Василий Сергеевич. Если что-то понадобится — я всегда рядом, — ответила она сдержанно, прежде чем уйти.
Долго сидел он на кухне, в одиночестве, обдумывая каждое её слово. Его взгляд упал на телефон. Он решительно набрал Риту.
— Рита, знаю, что поздно, но можно ли как-то ускорить дело по Соколовой? Я могу попросить Тимофеева — он принесёт документы через час.
Чашка кофе остыла, бумаги были разложены по столу. Василий работал допоздна, сверяя факты, звоня нужным людям. На следующий день он подал рапорт, готовясь к объяснению перед начальством.
Когда его вызвали, Василий глубоко вздохнул:
— Просто мне нужно время. Посмотрю, что можно сделать, — произнёс он тихо, почти себе под нос. — Сам детдомовский, знаю, как судьба там может переломать человека.
Дело Лены было отправлено на пересмотр. Новые обстоятельства, найденные благодаря усилиям Василия, вскрыли настоящего виновника — влиятельного чиновника, который использовал её как удобную «козу отпущения», чтобы скрыть свои финансовые махинации. Прошло месяц, и Лене не только смягчили приговор, но полностью сняли судимость.
У ворот колонии её ждали. Василий Сергеевич и Костя. Стояли, как семья.
— Вы? Что-то случилось? — удивлённо спросила она.
Василий глубоко вздохнул.
— Да, Лена, случилось. Видишь ли… Мне нужно перед тобой извиниться. Когда-то в детском доме я настоял, чтобы никто не знал, что мы с тобой родные. Прости меня, если сможешь. Если бы мы тогда сохранили связь, ты не оказалась бы в такой ситуации…
Лена не сдержала слёз. Они катились по её щекам, тихие и тёплые.
— Значит, это правда… — прошептала она, вытирая глаза. — Нянечка не обманула меня. Мне не за что тебя прощать, Василий. Ведь самое главное — что ты и Костя есть рядом. Всё остальное неважно.
Полгода спустя Лена с радостью и задором танцевала на свадьбе Василия Сергеевича и Илоны Даниловны. В этот день солнце казалось ярче, воздух — теплее, а улыбки — искреннее. Для неё это был не просто праздник. Это был символ того, что жизнь, как и жизнь её брата, наконец-то обрела смысл, любовь и настоящее счастье.
