👵…..Она появилась у нас в восьмом классе, худенькая, седенькая, в кофте старинного покроя и в очках…..📙📔🖊
Мы уже знали, что это новая литераторша. Учились мы в мужской средней школе №11 города Уфы. Располагалась она на углу улиц Ленина и Октябрьской, почти напротив трамвайного кольца.

Нам это было удобно. У тогдашних трамваев сзади торчала длинная труба, мы называли ее колбасой. Запрыгнув на нее, можно было бесплатно ехать. На повороте соскакивали и бежали в школу.
Занятиями мы особо себя не утруждали. Случалось, сбегали с уроков. Были самостоятельными, патриотичными и хулиганистыми, как большинство послевоенной ребятни сороковых-пятидесятых годов.
Новая литераторша назвала себя по фамилии, имени и отчеству: Кузнецова Елизавета Дмитриевна. Сообщила, что родом из Питера, где закончила Бестужевские курсы. Затем произнесла:
— Прошу вас не читать некоторое время учебник литературы.
Ее предложение пришлось нам очень даже по душе.
— По плану у нас – творчество Пушкина, его поэтический роман «Евгений Онегин». Прочитайте главу о дуэли Онегина и Ленского. На следующем уроке расскажете, какие мысли она вам навеяла.
Мысли – штука скользкая, их принято держать при себе. Я не выдержал и спросил:
— А к директору нас за мысли не потянут?
— Если ябедников среди вас нет – не потянут.
Был в классе один ябедник, мы его вывели, как таракана. Устроили ему после уроков темную… Прежде я вообще ничего не читал: ни учебников, ни произведений. Однако на этот раз прочитал главу о дуэли. Очередного урока литературы мы ждали с любопытством и скепсисом. Елизавета Дмитриевна предложила классу поделиться впечатлениями. После заметной паузы встал староста класса Славка Саитов.
— Я считаю, что Онегина надо было расстрелять.
— Почему? – спросила учительница.
— Он убил поэта, совершил преступление. Преступник должен быть наказан…
Он весьма убедительно, на наш взгляд, обосновал свою точку зрения.
— Садись, Саитов, — задумчиво сказала Елизавета Дмитриевна. – За оригинальность суждения ставлю тебе «отлично».
Класс будто прорвало. Соригинальничать захотели многие.
Все, кто успел до звонка выступить, получили отличные оценки. А Елизавета Дмитриевна заслужила, по общему мнению, самый высший учительский балл.
Иногда она откладывала классный журнал и вела урок по своему разумению. Однажды она спросила:
— Вы о поэте Сергее Есенине слышали?

Класс молчал. Наконец, мой закадычный друг Эдик Насыбуллин поднял руку:
— Есенин писал о попах, потому запрещен.
— Ты не прав, Эдик. Он не запрещен. Просто пока не издается. Но это величайший поэт не только нашего века. Хотите, почитаю его стихи?
Мы слушали ее, разинув рты. Звонок на перемену застал ее на середине поэмы «Анна Снегина». Она хотела закончить чтение, но мы отказались от перемены и попросили учительницу продолжить, тем более что следующим уроком опять была литература. В середине второго урока Елизавета Дмитриевна сказала:
— Я слушала Сергея Есенина в концертном зале Лассаля. Он как раз написал тогда стихотворение «Письмо матери» и начал с него. Читал свои стихи до изнеможения. Зрители вынесли его со сцены на руках…
На следующий день она принесла в класс довольно объемный том стихов Есенина в газетной обертке. Вручила Саитову:
— Кому интересно, почитайте. Только аккуратно.
Мы не просто читали, мы переписывали стихи. Мы с Эдиком заполнили две общие тетради. И, само собой получилось, что многие стихи отложились в памяти. Поэму «Анна Снегина» я помню, например, до сих пор.
Елизавета Дмитриевна открывала нам окошко в совсем незнакомую жизнь¸ известную лишь по учебникам истории. Мы впервые услышали от нее о талантливой русской балерине Кшесинской, которой аплодировала вся Европа. О том, что она была любовницей будущего императора России, Елизавета Дмитриевна сообщила безо всякой таинственности, да еще добавила, что любовь – самое прекрасное чувство на свете. Она
довольно часто выходила за рамки школьной программы. Познакомила нас с творчеством Северянина, Гумилева, Зинаиды Гиппиус, с другими поэтами серебряного века. Постепенно наши пустые головы заполнялись, и мы сами потянулись к чтению. Как-то раз Елизавета Дмитриевна сказала:
— Я прочитаю вам сейчас два четверостишья, а вы попробуйте угадать, кто их написал. Согласны?
Мы уже мнили себя знатоками поэзии, потому дружно согласились.
Ты одна мне ростом вровень, встань же рядом с бровью брови,
Дай про этот важный вечер рассказать по-человечьи.


Встал Славка Саитов:
— Может, автор Гумилёв?
— Нет, Слава. Прочитаю еще одно четверостишье, более известное.
Мама! Ваш сын прекрасно болен! Мама! У него пожар сердца.
Скажите сестрам Люде и Оле, ему уже некуда деться.
Саитов пошевелил губами, но промолчал, боясь ошибиться еще раз. Наверно, мог бы ответить Эдик Насыбуллин, он был самым начитанным из нас. Но у него была ангина, и родители не пустили его в школу. Его отец преподавал в пединституте марксизм-ленинизм, мать работала в газете «Кызыл Тан». Они были одни из первых комсомольцев Башкирии, и сына назвали Идеалом.
А мы звали его Эдиком. Много позже, когда он женился, и у него появились свои дети, поменял имя на Рамиль. Жить детям с отчеством Идеалович – не избежать насмешек. Для меня же он на всю жизнь остался Эдиком.
Но вернемся на урок.
— Вы Маяковского читали? – спросила Елизавета Дмитриевна после паузы.
Еще бы не читали! Его стихи о Советском паспорте нас заставляли заучивать наизусть.
— Это хрестоматийные стихи, — сказала Елизавета Дмитриевна. – Маяковский – поэт революции, ее трибун, глашатай, как он сам себя называл. Однако в душе он оставался лириком. Бунтарь, вожак масс, он, конечно же, был любимцем женщин. И отвечал им взаимностью. Но три женщины – Лиля Брик, Татьяна Яковлева и Вероника Полонская оставили в его жизни неизгладимые трагические следы.
Первое четверостишье посвящено Яковлевой. Она жила в Париже, там он с ней и познакомился… Второе четверостишье из поэмы «Облако в штанах». По словам друзей поэта, написано оно было после одной из размолвок Лилей Брик…
Елизавета Дмитриевна организовала литературный кружок, и мы сами стали писать стихи и рассказы. Я долго мучился, не зная, как выразить переполнявший меня творческий порыв. Помогла заметка в газете «Правда» под рубрикой «Их нравы», в которой сообщалось, что пожилой иностранец покончил с собой от безысходности жизни.
Свой рассказ я назвал «Старик».

Мой герой был, конечно же, американец. Описал, как он бедствовал в поисках работы, как замерзал, ночуя под мостом. И, наконец, бросился с этого моста. Понятно, что я рассчитывал занять первое место на школьном конкурсе.
Елизавета Дмитриевна, прочитав мой рассказ, сказала:
— Писать надо о том, что знаешь, что сам видел, что прочувствовал, — но «добро» на публикацию в рукописном журнале «Первые опыты» дала.
Эдик не мучился. Он был тогда безнадежно и тихо влюблен в девочку по имени Галя. Все мы тогда были слегка влюблены в своих ровесниц, кто тайно, кто явно. Эдик написал маленькую повесть «Дневник Гали Бурановой». Елизавета Дмитриевна одобрила повесть и посоветовала, какой отрывок из нее прочитать на литературном вечере, на который уже были приглашены девчонки из третьей женской школы.
Гостьи прибыли все в отглаженной школьной форме с белыми передниками. Ведущий Славка Саитов предоставил слово автору повести «Дневник Гали Бурановой». Саитов не лишен был артистизма.
Помолчал, заговорщицки окинул зал и объявил, что повесть посвящается одной из присутствующих в зале девочек, имя которой сохранено в названии. Девчонки зашушукались, все присутствующие Гали оказались в центре внимания, а Эдик, несмотря на весьма невыразительное чтение, сорвал бурные и продолжительные аплодисменты. Я выступал следующим. Старался читать с выражением.
Но все равно довольствовался лишь вежливыми жиденькими хлопками. Не помню всех выступающих. Елизавета Дмитриевна преподавала литературу и в параллельных классах. Так что и журнал, и кружок, и вечер были общешкольными.
Елизавета Дмитриевна нередко приглашала нас к себе домой. Жили они вдвоем с взрослой дочерью Ниной в коммунальном бараке на улице Октябрьской,10. Они угощали нас чаем с морковным вареньем. Разговоры с литературы перескакивали на житьё-бытьё. Нахальный Славка Саитов спросил однажды у Елизаветы Дмитриевны, была ли она замужем. Она и не скрывала. Муж был царским офицером. Его арестовали в двадцать восьмом году. Больше о нем вестей не было.
Наша учительница была для нас светлым чудом. Даже в летние каникулы она не обходила своих кружковцев вниманием. После восьмого класса повезла нас на экскурсию на озеро Аксаковское, в деревню Киешки, принадлежавшую когда-то отцу писателя. Выпросила в воинской части грузовик, покрытый тентом. Усатый старшина пригласил ее в кабину, но она забралась вместе с нами в кузов, и мы поехали. Несмотря на тряскую дорогу, она просвещала нас:
— Киешки в то время назывались Сергеевкой. Там будущий писатель провел одно лето. Впечатления мальчика были настолько сильны, что через многие годы он рассказал о них в книге «Детские годы Багрова-внука». Мы с дочкой уже ездили в позапрошлом году в Киешки. От Аксаковых ничего не сохранилось. Только озеро и воздух, которым они дышали…
Дорога много времени не заняла, не больше сорока километров от Уфы. Остановились на берегу озера. Слева была деревня, справа должна быть дубовая роща, о которой Аксаков писал в повести. Но остались только два могучих дуба. Деревня, куда мы подъехали на машине, казалась безлюдной. Летом колхозный люд всегда на полевых работах. Мы прошли почти пол-улицы, пока встретили молодую женщину с ребенком.
— Не подскажете, где стоял помещичий дом? – спросил Эдик.
-.Ой, да нету его! – воскликнула она. – Мне бабуля рассказывала, красивый дом у Аксаковых был. Мужики растащили. Даже фундамент расковыряли…
— За озером есть археологический памятник – курганный могильник раннего железного века, — сказала Елизавета Дмитриевна. – Интересное захоронение. Но мы туда не успеем. Машину нам выделили только до двух часов…
После десятого класса кружковцы собрались в последний раз. Мы понимали, что прощаемся с детством. Елизавета Дмитриевна напутствовала нас:
— Все вы хотите поступать на факультеты журналистики. Но не все поступите. Не переживайте. Журналистика и литература сами придут к вам, уже обогащенным знанием и опытом жизни. Желаю вам поймать свою Жар-Птицу!..
Мы с Эдиком мелочиться не стали и махнули в Москву подавать документы в МГУ. И, конечно, проходных баллов на экзаменах не набрали. Он вернулся в Уфу, где поступил в мединститут. Годы спустя, он защитит кандидатскую, станет доцентом кафедры психологии. Я поступил в военное училище.
Деятельность человека трудно охарактеризовать одним или несколькими словами: плохой, хороший, добрый, вредный. А деятельность педагога в особенности, ибо его работу одними оценками не измерить. Она глубже и тоньше, и результат ее может сказаться даже через годы. Что касается Елизаветы Дмитриевны, то, насколько мне известно, одиннадцать ее бывших учеников связали свою жизнь с журналистикой и литературой.
Рома Назиров стал собкором газеты «Советская Россия» в Татарии, Юра Поройков был заместителем главного редактора «Литературной газеты». Я более двадцати лет работал спецкором «Красной звезды»».

Пожалуй, наиболее одаренными из нас были Славка Саитов и Эдик Насыбуллин. Саитов в Башкирии – личность популярная, драматург и театральный критик.
Он часто выступал по местному телевидению. Эдик публичности избегал. Хотя постоянно сочинял стихи, причем экспромтом. Чаще всего это происходило у костра во время поездок с ночевкой рыболовно-литературной кампанией. Игра называлась пятиминутка.
Мы соревновались в сочинении коротких стихов при условии, что в тексте обязательно будут два слова. Например, стриптиз и чума. Победителем всегда выходил Эдик.
Не было быстрей стриптиза,
Чем стриптиз внезапный мой:
Мне в штаны залезла крыса,
Зараженная чумой.
Он свои стихи не издавал, не записывал. Записывал я. Писал Эдик и прозу. Но о прозе чуть позже. Мы с ним навещали Елизавету Дмитриевну в каждый из моих отпусков. Я докладывал учительнице, что мои заметки печатаются в военных газетах.
Она одобрительно кивала. И сокрушалась, что Эдик забросил литературу. В один из отпусков мы снова пошли к Елизавете Дмитриевне. И барака не обнаружили. Жители соседнего дома объяснили, что барак снесли, а жильцов расселили.
Городская справочная служба сообщила, что среди жителей Уфы Кузнецова Елизавета Дмитриевна не значится. Не исключено, что они с дочерью перебрались в другой город, а может быть, вернулись в родной Питер. Больше мы с любимой учительницей не виделись.
И все же точку ставить рано. Напрасно сокрушалась Елизавета Дмитриевна, что Эдик забросил литературу. Проросло зернышко, брошенное учителем в благодатную почву. Об этом я узнал много лет спустя, после того, как мой друг перенес первый инфаркт.
Тогда он и вручил мне свою рукопись сказки с названием «Дремучее королевство». Это была даже не сказка, а описание фантастического путешествия подростка, попавшего в подземное Дремучее королевство. Причем порядки, царившие в нем, неуловимо напоминали российскую действительность.
Чем-то главный герой походил на Гарри Поттера, столь популярного в России. Объединяла оба произведения идея добра и торжества справедливости. Рукопись скромняги Насыбуллина пролежала без движения в столе, на двадцать лет предвосхитив появление юного волшебника, придуманного английской писательницей Джоанной Ролинг. Я посоветовал Эдику немедленно отнести рукопись в издательство.

Жаль, что книга увидела свет маленьким тиражом. Недооценили ее издатели, не хватило им коммерческой смекалки.
Эдик прожил семьдесят лет. Я стою перед его могилой, гляжу на дату его рождения: 7 ноября. Вспоминаю нашу учительницу, которую он боготворил, а она как-то сказала:
— Ты, Эдик, родился в один день с революцией.
В голове у меня крутится его экспромт:
Луна в ночи белее, чем бельмо.
И я похож на раненого зверя,
Когда кричат и тыкают в трюмо:
«Смотри, дерьмо, какое ты дерьмо!»
…И я гляжу, глазам своим не веря.
Вот и я не верю своим глазам…….😒🤷‍♂️
Юрий Теплов

Источник