Прошлым летом выдались такие жаркие дни, что воздух над полем колыхался, словно дрожащее водное полотно, а от земли поднималось знойное марево, делая каждый вдох обжигающим и тягучим. Я чинил свой трактор прямо посреди бескрайнего поля — коробка передач вышла из строя, оставив железного великана беспомощно замершим среди золотистой пшеницы. Солнце палило безжалостно, его лучи были раскаленными иглами, от которых не было спасения. Ни единого дуновения ветерка, ни намёка на прохладу. Вокруг царила оглушительная тишина, нарушаемая лишь моим размеренным дыханием и звонким стрекотом кузнечиков в гуще колосьев.
Внезапно, словно долгожданное облако, накрывшее изнуряющий светильник, на меня упала тень. Я поднял голову, вытирая пот со лба замасленным рукавом, и увидел её. Прямо передо мной стояла пожилая женщина. Откуда она взялась в этой глуши — было загадкой. Она появилась бесшумно, призрачно, будто возникла из самого зноя, из дрожащего марева.
— Воды не дашь, милок? — произнесла она, и её голос, тихий и хриплый, был похож на шелест сухих листьев под ногами поздней осенью.
Я молча протянул ей свою армейскую флягу. Она взяла её своими узловатыми, тронутыми временем пальцами и сделала несколько небольших глотков. А сама не отрываясь смотрела на меня. Её глаза были мутными, белёсыми, казалось, в них читалась история многих прожитых лет. Но, несмотря на их внешнюю пелену, взгляд был на удивление острым, проницательным, он будто проходил сквозь меня, видя всё, что было внутри, все мои мысли и тайны.
— Львом звать тебя. Механик. Жена твоя — Вероника, а сынишка — Артёмка, — медленно проговорила она, и от этих слов у меня по спине пробежал холодок, несмотря на сорокаградусную жару.
Я не мог скрыть своего удивления, но постарался сохранить спокойствие. Хутор наш был небольшим, всего несколько домов, и все жители знали друг друга если не в лицо, то по именам уж точно.
— Угадали, бабушка. А вас как величать-то? — вежливо поинтересовался я, забирая обратно флягу.
— Марией кличут. Из дальнего хутора, что за лесом, из Соснового я. Спасибо за воду, за доброту твою. Отплачу я тебе добром за твоё добро, — сказала она, и её ладони начали рыться в глубоком кармане поношенного фартука.
Она достала оттуда небольшой камешек. Совершенно обычный на вид, серый, гладкий, отполированный временем и, видимо, множеством прикосновений. Он мог бы лежать на дне любой речки или на обочине проселочной дороги, и я бы ни за что не обратил на него внимания.
— Возьми его, — протянула она его мне. — Когда самый тёмный час будет приближаться к тебе, когда самая большая опасность будет настигать — он станет горячим. Сильно нагреется, прямо огнём гореть будет в твоей ладони. Тогда поймёшь — близко она. День в день, час в час.
— Да что вы, бабушка, сказки рассказываете, — усмехнулся я, но всё же взял камень. Он был холодным и гладким.
— Не сказки это, Лёва. Дар у меня такой, тяжкий и невыносимый — вижу я, когда дорога человека подходит к своему концу, когда его путь завершается. Тяжкое это бремя. Но ты помог мне, подал воду, не отказал, и я тебе помогу. Носи этот камень всегда при себе. Не расставайся с ним.
Она развернулась и медленно пошла прочь, не сказав больше ни слова, не оглянувшись ни разу. Она растворилась в знойном марево так же бесшумно, как и появилась. Я посмотрел на камень в своей ладони, пожал плечами и сунул его в карман рабочих штанов. И через несколько минут, погрузившись в починку сложного механизма, я совершенно забыл о странной встрече.
Прошёл год. Больше года. Наступил сентябрь, который выдался на удивление дождливым и промозглым. Небо постоянно затягивали тяжёлые свинцовые тучи, с которых без конца лились холодные струи воды. Мы работали на дальнем поле, убирали подсолнечник, его мокрые, поникшие головы грустно кивали под ударами капель. К обеду ливень усилился настолько, что видимость сократилась почти до нуля, и мы были вынуждены свернуть работу.
Я ехал домой на своём тракторе. Размытая дождём грунтовая дорога превратилась в вязкую, скользкую глиняную кашу, колеса буксовали, машину постоянно заносило. Я целиком сосредоточился на управлении, пытаясь удержать тяжелую машину на относительно безопасной траектории. И вдруг я почувствовал резкое, пронзительное жжение у себя в кармане. Словно кто-то приложил к бедру раскалённый уголёк. Я вскрикнул от неожиданности и боли, и одной рукой начал лихорадочно шарить в кармане.
Мои пальцы наткнулись на источник этого жара. Я вытащил его. Это был тот самый камень. Но теперь он не был холодным и безжизненным. Он пылал, будто только что извлечённый из горнила кузницы. Он был настолько горячим, что я едва мог удержать его в своей ладони, кожа сразу покраснела и начала болеть.
Я резко остановил трактор, заглушил двигатель. В ушах стоял оглушительный звон, а сердце бешено колотилось в груди, пытаясь вырваться наружу. И тут до меня дошло. Вспомнилась та самая жаркая летняя день, тень от старухи, её тихий, но такой уверенный голос. Её слова отозвались в памяти с пугающей чёткостью. Я сидел в кабине, а дождь продолжал свой бесконечный барабанный бой по металлической крыше, и этот стук сливался с гулом в моих висках. В голове проносились обрывочные, пугающие мысли. Что же должно произойти? Может, двигатель сейчас взорвётся? Или трактор перевернётся в эту глиняную жижу? А может, в нас ударит молния? Опасность была где-то рядом, невидимая, но ощутимая, словно электрический разряд в насыщенном влагой воздухе.
И тогда я решил. Решил позвонить своей жене. Просто услышать её голос. Просто сказать ей и сыну, как сильно я их люблю. На всякий, совершенно немыслимый случай. Связь была ужасной, голоса прорывались сквозь шумы и помехи, но мне удалось дозвониться.
— Вероника, как вы там? — спросил я, и мой собственный голос показался мне чужим, сдавленным.
— Дома мы, с Артёмом. Ты где застрял? Обед уже давно стынет, а мы тебя ждём, — послышался в трубке её спокойный, родной голос.
А камень в моей руке становился всё горячее. Он уже не просто обжигал, он причинял настоящую боль, будто кусок раскалённого металла. Я сжал его так, что побелели костяшки пальцев.
— Вероника, слушай меня внимательно. Если вдруг… если со мной что-то произойдёт…
И в этот самый миг я увидел. Прямо перед собой, метрах в ста от меня, старый, могучий тополь, который рос у самого нашего забора, который я видел из своего окна каждое утро, стал неестественно крениться. Его ствол, могучий и знакомый, с треском, который был слышен даже сквозь шум ливня и стекло кабины, подался в сторону. Он падал. Медленно и неумолимо, как в страшном сне. Он рушился прямо на дорогу. Прямо на то место, где я должен был оказаться через каких-то десять, от силы пятнадцать секунд, если бы не остановился. Но это было не самое страшное. Ветвистая крона дерева, тяжёлая от дождевой воды, направлялась прямиком на крышу моего собственного дома.
— Вероника, беги из дома! Немедленно! — закричал я в трубку, и мой крик был полон такого отчаяния, что сам испугался его. — Тополь падает! Прямо на наш дом!
Я услышал в ответ её испуганный, обрывающийся крик, потом грохот, звук бьющегося стекла, и связь внезапно оборвалась. В ушах зазвучали противные гудящие сигналы.
Я снова завёл трактор, сердце моё сейчас выскакивало из груди. Я гнал так, как никогда раньше, не обращая внимания на рытвины и брызги грязи из-под колёс. Подъезжая к дому, я увидел ужасающую картину: старый тополь лежал плашмя, его макушка врезалась в крышу, разрушив её, а мощный ствол проломил стену и обрушился прямо на кухню. На ту самую кухню, где моя жена как раз должна была накрывать на стол.
И тут из-за угла дома, из-под навеса сарая, выбежали две фигуры. Моя Вероника, бледная, дрожащая, и наш Артём, прижимающийся к её ноге. Они были живы. Они были целы и невредимы, если не считать испуга, застывшего в их широко раскрытых глазах. Они услышали мой отчаянный крик в телефонной трубке и успели выскочить из дома буквально за мгновение до того, как огромное дерево обрушилось на наше жилище.
Я выпрыгнул из кабины и побежал к ним, обнял их обоих, чувствуя, как дрожь проходит по всему моему телу. И только тогда я вспомнил о камне. Я засунул руку в карман. Камень был снова холодным. Обычным, гладким и холодным булыжником, который не подавал никаких признаков недавнего жара.
Вечером, когда первые эмоции улеглись, когда соседи помогли нам кое-как разобрать завал и мы сидели за столом на временно обустроенной веранде, я рассказал жене всю историю. Историю о жарком дне, о старухе по имени Мария и о странном подарке — камне-предсказателе. Вероника слушала меня, не перебивая, и на её лице читалось сначала недоверие, но потом, по мере моего рассказа, оно сменилось глубокой, сосредоточенной мыслью.
— Если бы не твой звонок… — тихо проговорила она, глядя куда-то в сторону разрушенной кухни. — Если бы не твой голос, такой испуганный… Я бы как раз накрывала на стол. Мы бы с Артёмом сидели там… за этим столом…
Она не стала договаривать, но я и так всё понял. Мы сидели и молча держались за руки, и в этой тишине была целая вселенная пережитого ужаса и безмерной благодарности.
На следующий день я отправился в дальний хутор Сосновый, чтобы найти ту самую Марию. Мне указали на небольшой, почти игрушечный домик на самом краю поселения, у самого леса. Я постучал в покосившуюся дверь.
— Входи, Лёва, — послышался из-за двери знакомый хриплый голос. — Знала я, что ты сегодня приедешь. Проходи, не стесняйся.
Я переступил порог. Она сидела за простым деревянным столом и смотрела на меня своими белёсыми, но такими проницательными глазами.
— Спасибо вам, — выдохнул я, чувствуя, как комок подступает к горлу. — Вы спасли мою семью. Вы спасли их.
— Не я, милок, — покачала она головой. — Камень тебя предупредил. А вот ты поступил правильно, по-человечески — не о себе в тот миг подумал, не о своей безопасности, а о своих самых близких, о своей семье. Вот это и есть главная сила.
— Откуда у вас этот… дар? — спросил я, садясь на табурет напротив неё.
Она тяжело вздохнула, и её взгляд ушёл куда-то вдаль, будто она разглядывала что-то очень далёкое, невидимое для обычных людей.
— С самого рождения. Мать моя такая же была, и бабка её тоже. Видим мы свечение жизни, и видим, когда оно начинает угасать, когда подходит к своему финалу. Только обычно молчим, знаешь ли? Кому охота заранее знать свой последний час? Это тяжкое знание. Но ты… ты добро мне сделал, просто так, от чистого сердца, не прося ничего взамен. Таким, как ты, помогать нужно и важно.
— А камень? — не унимался я. — Что это за камень?
— Самый обычный камень, речной. Ничего в нём особенного нет. Но я его заговорила, настроила на твою судьбу, на твою жизнь. Теперь он с ней связан невидимой нитью. Нагреется — значит, самая большая тьма приближается. Но знай, Лёва, сила его не безгранична. Только один раз он может так сработать.
— Один раз? — переспросил я, и моё сердце снова ёкнуло. — Но он же уже сработал! Вчера…
Мария улыбнулась. Улыбка её была лёгкой, но в глазах читалась печаль.
— Сработало предупреждение. Ты же смерть-то отвёл, ты её перехитрил, ты изменил то, что казалось нерушимым. Теперь у тебя новая дата в книге судеб. Очень далёкая. Очень. Камень ещё раз нагреется, когда твой новый час придёт. Но это будет не скоро, Лёва. Очень не скоро.
— А когда именно? — не удержался я от вопроса.
— Не скажу, — твёрдо ответила она. — Не нужно тебе этого знать. Это знание — проклятие, а не благословение. Живи своей жизнью. Расти своего сына, люби свою жену, помогай людям. А камень этот носи с собой всегда. И когда он снова станет горячим — у тебя будет немного времени. Время, чтобы всё успеть, всё сказать, со всеми попрощаться. Это всё, что я могу тебе дать. Это самый ценный дар.
Я ушёл от неё с невероятно тяжёлым, переполненным разными мыслями сердцем. Но в нём также жила и огромная, безграничная благодарность. Благодарность за второй шанс.
С тех пор прошло уже пять лет. Камень всегда со мной. Он лежит в самом глубоком кармане, и он всегда холодный, обычный, ничем не примечательный. Иногда, особенно по вечерам, я достаю его, кладу на ладонь и просто смотрю на него. Стараюсь не думать о будущем, не гадать, не строить предположений.
Я научился жить. Жить каждый новый день так, как будто он может стать последним — я крепко обнимаю свою Веронику по утрам, я учу своего подрастающего Артёма управлять трактором, я помогаю соседям чинить заборы и помогаю с уборкой урожая. Потому что я знаю — когда этот маленький серый камень в моём кармане снова станет горячим, второго шанса уже не будет. Будет только время. Время, чтобы попрощаться.
Бабушку Марию я больше никогда не видел. Через год после нашего разговора я узнал, что она тихо ушла из жизни. Просто уснула и не проснулась. Она знала свой день, я в этом не сомневаюсь ни секунды. Она знала и была готова.
Перед самой своей смертью она передала через соседку небольшой конверт. В нём лежала записка, написанная неровным, дрожащим почерком: «Камень сыну передай, когда вырастет. Ему пригодится. М.»
Странный, невероятно тяжёлый дар был у этой женщины. Бремя видеть то, что скрыто от глаз обычных людей. Но она использовала его для добра. Она дарила людям не знание о конце, а ценность каждого прожитого мгновения.
И теперь я храню этот камень. Я жду. Но я не жду со страхом. Я просто живу. Полной грудью, с любовью в сердце, с благодарностью за каждый новый рассвет, за каждый чистый, холодный день, который дарован мне и моей семье.
И камень в моём кармане молчит, и в его тишине — вся моя жизнь.
