С самого утра небо вывалило на землю плотные хлопья снега — вязкие, густые, будто кто-то сверху щедро посыпал муку с лопаты, не разбирая, куда она упадёт. По заснеженной просёлочной дороге медленно пробирался одинокий автомобиль, словно точка среди бесконечного зимнего пейзажа. В салоне было слышно, как скрипят дворники, хрустит снег под колёсами и время от времени всхлипывает младенец на заднем сиденье.
Игорь крепко сжимал руль, так что побелели костяшки пальцев. Его взгляд был прикован к дороге, едва заметной за завесой метели. Он молчал уже десять минут. Рядом, в напряжённом молчании, сидела Татьяна. Плечи опущены, губы сжаты, глаза стеклянные. Она казалась не просто уставшей — скорее измотанной до предела. Их семья переехала в деревню в надежде начать всё с чистого листа, чтобы Татьяна смогла восстановить здоровье…

— Может, включим радио? — наконец нарушил тишину Игорь, не отводя взгляда от дороги.
— Зачем? — глухо ответила она, не поворачивая головы. — Чтобы заглушить плач ребёнка?
Игорь шумно выдохнул.
— Опять начинается… — прошептал он себе под нос, затем добавил чуть громче: — Я вожу, я стараюсь. В такую погоду, да ещё и на твоей машине, которая постоянно подводит…
— Моя машина? — с горечью переспросила Татьяна. — Потому что ты свои деньги спустил на сигареты?
Ребёнок заворочался, снова заплакал. Игорь резко дернул руль, ощущая внутри нарастающее раздражение.
— Прекрасно. Приехали в деревню, начали всё сызнова — и ты сразу давай мне по голове. Может, лучше помолчать? Хоть до места доехать спокойно…
— Хватит. Просто… замолчи, — почти прошептала Татьяна, прижавшись лбом к окну. Она закрыла глаза, и по щеке скользнула слеза.
Машина немного занесло на повороте, но Игорь удержал её. За обледеневшими деревьями показался старый дом — голубой, перекошенный, точно забытый временем.

— Вот и место назначения, — произнёс он, останавливаясь у края поля. — Добрались.
Дальше дороги не было — только сугробы и бездорожье.
Татьяна медленно выбралась из машины, прижимая к себе ребёнка в одеяле. Её шаги были неуверенными, как у человека, который больше не верит, что земля под ногами надёжная.
Она сделала пару шагов — и оступилась. Снег оказался глубже, чем казалось. Она взвизгнула, упала на колени, обхватив малыша.
— Ну ты чего… — Игорь бросился к ней, беря сына из её рук. — Аккуратнее! Что с тобой не так?
— Не кричи… — прошептала Татьяна. — Только его не трясите…
— Я сам знаю, как держать, — раздражённо ответил он, помогая жене встать. Она молча, с покрасневшими глазами, шла дальше, опираясь на мужа.
Дом встретил их тишиной. Скрип ступенек, щелчок замка, холодный порыв ветра — и снег, который приходилось расчищать прямо руками. Ключ с трудом входил в проржавевшую скважину.
— Надо же, чтоб тебя… — Игорь тряс дверь, выдыхая пар. — Не подведи сейчас, старая развалюха…
Наконец замок поддался. Они вошли в темноту.

Запах плесени, пыли и сырости ударил в нос сразу. В свете телефона виднелись разбросанные мешки, обрывки верёвок, зерно. Всё покрывал серый налёт заброшенности.
— Боже… — прошептала Татьяна. — Мы здесь будем жить?
— На первое время, — коротко ответил Игорь. — Вычистим, освоимся потихоньку…
Он нашёл веник, ведро и начал активно убирать. Шуршание, скрип половиц, удары — звуки напоминали скорее шум на тонущем корабле. Но он работал.
— Сделаем детскую комнату, — говорил он, не прекращая уборки. — Вот эту. Батареи старые, но рабочие. Стены целые. Окна двойные.
— А потолок? — с сомнением спросила Татьяна. — А плесень в углу?
— Протрём, просушим, утеплим. Только ты держись, Тань. Для него, ради него.
Она не ответила. Просто села на диван, укутавшись в пальто.
Комната была чуть теплее. Облезлые стены, но на одной висела картина: Щелкунчик с мечом, окружённый мышами. В голове мелькнула мысль, но Игорь отмахнулся.
— Вот тебе и защитник, Димон, — усмехнулся он, прибивая гвоздь в стену. — Щелкунчик на страже.
Ночь наступила внезапно, будто кто-то щёлкнул выключателем. Всё вокруг стало серым и беззвучным. Лишь едва различимый звук за стеной заставил Татьяну вздрогнуть.
— Игорь… Ты это слышал?
— Наверное, мыши, — пожал он плечами.
— Нет, там кто-то… скулит. Снаружи.
Он прислушался. И правда — тонкий, протяжный звук, то и дело обрывавшийся, доносился из метели.

— Сейчас проверю, — сказал он и вышел.
На крыльце, в сугробе, сидела собака. Грязно-коричневая, с тёмной мордой и глазами, полными невысказанной боли. Она дрожала, лапы поджаты, хвост между ног.
— Ну ты чего? — Игорь присел. — Замёрзнешь ведь, глупая.
Пёс поднял голову. В его взгляде чувствовалась уверенность, будто он пришёл именно сюда и никуда больше.
— Пошли, — тихо сказал Игорь и жестом позвал её внутрь.
Лада вбежала в дом и сразу направилась в детскую. Подошла к кроватке, замерла, как вкопанная.

— Что за чертовщина?! — испуганно воскликнула Татьяна. — Убери её немедленно! Она же к ребёнку!
— Да успокойся, — попытался её убедить Игорь. — Она доброжелательная. Посмотри — даже не дышит почти. Ей просто холодно.
— Мне страшно. Не хочу, чтобы она была рядом с ним, — твёрдо заявила Татьяна.
Игорь замялся, но кивнул:

— Если что — выгоню. Ладно? Дай ей шанс.
Она молча отвернулась. Но всю ночь спала беспокойно, прижимая сына к себе, а собака так и лежала у изножья кровати — как статуя, не моргая, не двигаясь.
Утро выдалось ясным и ослепительным. Солнце играло на замороженных стёклах, рисуя причудливые узоры на потолке. За окном прокричал петух — громко, требовательно, будто разрывая тишину нового дня. В комнате пахло сыростью, холодным деревом и чем-то ещё — нездешним, необъяснимым.
Первой проснулась Татьяна. Потёрла глаза, ощущая странную лёгкость в груди — впервые за долгое время кашель не мучил. Она подошла к детской. Дима мирно спал, а рядом, у кровати, лежала собака — вытянувшись в струнку.
— Ты всё ещё здесь… — прошептала Татьяна. Голос был сдержан, но в глазах мелькало что-то новое.
На кухне раздавались звуки посуды. Игорь хлопотал у плиты, в свитере и трусах, аккуратно разбивая яйца. Солнце лилось в окна, и в доме, кажется, начало зарождаться что-то живое.
— У нас сегодня праздник, — улыбнулся он, не оборачиваясь. — Завтрак! И, внимание — теперь у нас есть курица!
Татьяна приподняла бровь.
— Живая?
— Да, купил у соседа, дед Миша, через овраг. И яиц взял — домашние.
Она села за стол. Лада осторожно улеглась у её ног, но Татьяна сделала вид, что не заметила.
— Как ты её назвал, кстати? — спросила она после паузы.

— Лада. В честь моей бабушки. Та ещё добрая душа была.
— В честь бабушки, — повторила Татьяна, чуть нахмурившись. — А когда ты собирался мне об этом сказать?
— Ну… вот сейчас и рассказал. Утро, чай, яичница, семейные откровения.
Она вздохнула. За окном снова скрипнули сугробы — кто-то, вероятно, прошёл мимо дома.
— Иногда мне кажется, что ты живёшь так, будто у тебя никого нет — ни жены, ни ребёнка, — тихо произнесла Татьяна, не поднимая глаз. — Принимаешь решения в одиночку, даже не посоветовавшись со мной. Ни про курицу, ни про собаку… Даже имя ей дал без меня.
— Тань… — Игорь присел рядом. — Ты сама знаешь, как ты вымотана. Я не хотел добавлять тебе забот. Пытался всё сделать сам. Правда.
— Пытался? — Она горько усмехнулась. — А то, что она легла у самой кроватки? Это тоже часть твоего «стараюсь»? У тебя вообще нет тревоги?
— Есть, — он наклонился ближе, — просто я понимаю, насколько ты измучена. Переезд, болезни, холод, маленький… И эта собака. Возможно, она единственная, кто нас здесь принял всерьёз.

Татьяна не ответила. Только провела ладонью по волосам сына, затем медленно встала, с усилием распрямляя спину.
— Мне нужно отдохнуть. Кашель снова вернулся.
Лада проследила за ней взглядом и последовала следом, бесшумная, как тень.
День оказался плотным: Игорь утеплял окна, заделывал щели, искал источники сквозняков. Из старого радиоприёмника доносилась тихая музыка, создающая иллюзию уюта. В воздухе витали запахи древесины, пыли и чего-то ещё — дом казался живым, но только начинающим учиться быть домом.
Лада не отходила от Димы ни на шаг. Где бы Игорь ни ходил с ребёнком на руках, там была и она — внимательная, сосредоточенная, с необычайно живым взглядом.
— Как будто сторожит, — пробормотал он себе под нос.
— Это пугает, — отозвалась Татьяна из-за занавески. — Собаки так не ведут себя. Словно она чего-то ждёт.
Игорь вышел на крыльцо покурить. Снег хрустел под ногами, мороз щекотал кожу. Он достал сигарету — и вдруг услышал шорох позади. Обернулся — Татьяна стояла в дверях, закутанная в платок.
— Опять? — голос дрожал. — Ты же обещал бросить.
— Просто нервы, — попытался оправдаться он. — Не могу сразу перестроиться.
— Ты отец, — твёрдо сказала она. — И я тебе доверяла.
Он затушил окурок, растоптал его в снегу. Внутри кипела злость — на самого себя, на деревню, на этот дом, на собаку, которая смотрела из темноты почти по-человечески.
Ночью Татьяна проснулась с ощущением чьего-то присутствия — слишком близкого, слишком реального. Лада сидела у детской кроватки, напряжённая, как струна. Шерсть на загривке поднята.

— Игорь, просыпайся, — прошептала она.
Он поморщился, открывая глаза.
— Что случилось?
— Посмотри на неё. Она рычит.
Игорь подошёл. Лада не обращала на него никакого внимания — её взгляд был направлен в угол комнаты. Уши прижаты, зубы оскалены.
— Лада? — осторожно позвал он. — Эй… спокойно.
Собака не шелохнулась.
— Боже… — прошептала Татьяна. — Что она видит?
— Может, тебе показалось? — попытался успокоить он. — Или это мышь. Или ничего страшного…
— Ничего страшного?! — взвилась она. — Она стоит как часовой и скалится! Это нормально?!
Игорь не нашёл слов. Он положил руку на её холку — Лада чуть вздрогнула, но не отступила. Он аккуратно увели её в коридор, закрыл дверь.
— Если ты всех нас с ума сведёшь, — прошептал он ей, — будешь ночевать в сарае.
Пёс посмотрел на него и последовал за ним — но уже без напряжения.
Дни потекли серой чередой: каша по утрам, метель за окном, детский плач, кашель Татьяны… И всегда рядом — Лада. Часть дома, как пол или стены.

Очередное утро было мрачным. Снег стал грязновато-серым, будто терял смысл. Игорь стоял у крыльца, мял в руках тряпку. Глаза щипало от недосыпа, в груди тупо ныло. Он чувствовал, что в доме что-то не так. Будто воздух сгустился, и стало трудно дышать.
В сарае он заметил что-то упавшее. Подошёл. Курица. Мёртвая, искромсанная. Перья вырваны, шея сломана. На снегу — крупные следы. Кровь.
— Лада… — прошептал он.
Собака вышла из-за угла. Хвост опущен, морда испачкана. На шерсти — багровые пятна. Она замерла. Не рычала, не визжала. Просто смотрела ему прямо в глаза.
— Что ты наделала… — выдохнул Игорь.
Татьяна вышла следом.
— Ты чего там? — спросила она и увидела тушку. Отшатнулась. — Это… она?
— Похоже на то.
— Господи… Я же говорила! А ты защищал её! А теперь это!
— Может, не она…
— У неё морда в крови, Игорь! — её голос срывался. — Она рычит по ночам, следит за ребёнком, а теперь убила курицу! А если завтра это будет Дима?!
— Таня…
— Сегодня. Либо ты уберёшь её, либо я сделаю это сама. Слышишь?
Она вошла в дом, хлопнув дверью. Через минуту Игорь услышал характерный звук — открытие пузырька с снотворным.
Он подошёл к Ладе, присел на корточки. Та не двигалась.
— Что мне с тобой делать? — прошептал он. — Я не знаю, Лада. Честно. Не знаю.

Собака не хотела садиться в машину. Он тянул, уговаривал, злился, толкал. Она сопротивлялась. Но потом, в какой-то момент, сдалась. Сама забралась внутрь.
Дорога была длинной и тихой. Мотор урчал, метель застилала фары. Снег летел, как кадры из фильма, заканчивающегося трагически. Игорь сжимал руль, как будто пытаясь удержать что-то важное. Внутри — пустота.
Он остановился у моста. Выпустил Ладу и уехал. Не оборачиваясь.
Когда вернулся, дом встретил его молчанием. Без собаки — он стал другим. Пустым. Холодным. Как будто кто-то выключил свет.
Татьяна спала. Дима мирно дышал в кроватке.
Игорь пытался читать, потом колоть дрова, потом просто сидел, глядя в стену.
Шорох.
Он вздрогнул. Прислушался.
Снова. За стеной. Как будто когти царапают дерево.
Он обошёл дом. Всё тихо. Вернулся.
Шорох снова. И скрип.
Вышел на улицу. Стоял, глядя в ночь. Снег падал плотными хлопьями. Он достал сигареты. Задержал их в руке. Потом смял и бросил в снег.
И вдруг справа мелькнуло что-то коричневое.
— Лада? — произнёс он вслух.

Из темноты вылетела собака. Покрытая снегом, растрёпанная. Прямо к дому. Не останавливаясь, не оглядываясь. Вбежала в дверь, ударившись плечом.
— Чёрт! — закричал Игорь и бросился следом.
В доме — лай. Резкий, яростный. Из детской.
— Таня! Просыпайся!
Татьяна вышла, как во сне.
— Что происходит?
— Лада. В детской.
— Что?!
Они ворвались в комнату.
Кровать перевёрнута. Простыня сброшена. Лада стоит, вся дрожащая, пасть раскрыта — в ней что-то торчит.
Длинный, серый, противный хвост.
Она встряхнула головой — и на пол выпала крыса. Огромная.
Татьяна закричала.
— Господи… Господи, защити нас…
Лада подошла к ребёнку, принюхалась, облизала нос и легла рядом, повернув голову к двери — как будто всё ещё была на страже.
Игорь подошёл как в тумане. Медленно наклонился, взял за хвост мёртвую крысу. Поднял к свету — зверь был размером с крупную кошку. Шерсть слипшаяся, зубы желтоватые.

— Она всё это время… — прошептала Татьяна, глядя на Ладу, — защищала его?
Игорь кивнул. Голос предательски пропал.
Татьяна опустилась перед собакой на колени, обхватила её голову ладонями, прижала лоб к морде:
— Прости нас… Прости меня. Если бы не ты…
Слёзы катились по щекам. Лада глубоко вздохнула и положила голову на пол. Спокойно. Как будто знала: всё позади.
— Это бабушка… — прошептала Татьяна. — Через неё она к нам пришла. С того света.
Игорь вышел во двор. Долго стоял, сжимая в руке окоченевшее тело. Потом бросил его в снег, закопал ногой. Вернулся в дом. Присел рядом с женой, положил руку на спину Лады.
— Спасибо тебе, — сказал он. — Прости нас, глупых.
Комната была наполнена тишиной. Только Дима мирно посапывал в кроватке, а за окном метель понемногу утихала.
Лада лежала спокойно, глаза закрыты, дыхание ровное. В них больше не было тревоги или напряжения — только усталость и тихая, безмолвная верность.
Татьяна медленно опустилась перед ней на колени, начала гладить по загривку, по щекам, по мягким ушам. Руки дрожали, лицо побледнело, губы сжались в тонкую полоску.
— Прости… — снова прошептала она. — Если бы не ты… Димы могло и не быть. А мы… Мы бы просто развалились.
Собака не шевелилась, только смотрела вверх — с какой-то почти человеческой печалью и достоинством. Будто говорила: «Я всё понимаю. Я вас прощаю».
Игорь стоял у стены, прижавшись плечами к обоям. В руках — одеяло, под которым лежал уже мёртвый зверь. Он не мог смотреть на него. Просто не мог.

Он вышел, спустился во двор, взял лопату. Молча, с усилием, в промокших сапогах выкопал яму в мерзлой земле. Бросил туда крысу, быстро закопал. Разровнял снег, как будто стирал следы.
Потом вернулся. На Ладу не посмотрел.
Утро началось с тишины. Дима спал спокойно, даже улыбался во сне. Лада лежала в углу, как будто никуда и не уходила.
На кухне запахло манной кашей. Татьяна стояла у плиты, завёрнутая в длинный халат, волосы аккуратно собраны. Впервые за долгие дни — без тени страха в глазах.
— Я хочу, чтобы она осталась, — произнесла она, не оборачиваясь.
Игорь молчал, сидя за столом. Лада подошла и положила голову ему на колени.
Он машинально погладил её.
— Это точно, — негромко сказал он. — Теперь она для нас… как родная. Как ангел-хранитель.
С этого дня всё стало иначе. Дом ожил. Тишина перестала давить. Солнце чаще заглядывало в окна. Дима рос, Лада росла вместе с ним — не телом, а сердцем.
Как-то раз к ним заявились трое подростков с соседнего хутора. Хулиганили, бегали по двору, стучали в окна. Игорь был в сарае, Татьяна — в доме. А Лада — на крыльце.
Она вышла, встала перед ними. Не рычала, не лаяла. Просто смотрела прямо в глаза. Так, что те замерли, переглянулись — и убежали без единого слова. Больше никто не осмеливался подходить без спроса.

Через месяц деревню начало оттаивать. Распустились первые побеги, воздух стал мягче, вечера длиннее. Игорь больше не закуривал. Казалось, сама тяга исчезла.
— Иногда думаю, — сказал он однажды вечером, сидя у печки, — если бы тогда не пустил её внутрь… или не вернулся вовремя… — Он помолчал. — Я чуть не потерял всё.
Татьяна положила руку ему на плечо.
— Зато теперь мы знаем, кто мы друг для друга. И для неё.
Прошло почти два года. Весна снова вернулась в их маленький деревенский дом. Вместе с ней — и новая глава жизни.
На крыльце сушилась пелёнка. В доме пахло молоком и ромашкой. Татьяна лежала на кровати — бледная, но счастливая. Рядом — новорождённая девочка, с тёмными ресницами и крепким, розовым кулачком.
Дима носился по двору в старых валенках, Лада — рядом, не отставая ни на шаг.
У ворот остановилась машина. Из неё вышли Игорь и его мама — бодрая, как всегда, с чемоданами и свертками.
Татьяна посмотрела в окно и рассмеялась.
Перед крыльцом по снегу была расстелена красная дорожка — старый ковёр. А на нём, словно на параде, стояли Игорь, Дима и Лада.
— Ну ты и шутник, Игорь, — улыбнулась Татьяна.
Он подошёл, осторожно взял её на руки.
— Обещал же. Вторая — принцесса. Для неё — ковры.
Медленно, торжественно, как на королевском приёме, он прошёл по ковру. Лада шла рядом — как будто знала, насколько важен этот момент.

Источник