На пороге третьего тысячелетия бывший грузчик, сторож и студент духовной семинарии вдруг вытащил свой «ножичек»: придумал жанр, которого в нашей культуре еще не нюхали. То есть Пушкин чуть пытался, но так, из рифмоплетского озорства. Да и бэнда у него не было. Есенин выписывал пьяные откровения («Пей со мною, паршивая сука, пей со мной…»), но уж слишком аккуратным почерком. Высоцкий брал надрывом и артистизмом, но всегда оставался в рамках советских приличий. А Шнурову все было по фигу. Вокруг рушится империя, а я горланю себе, выпиваю и закусываю. «Пир во время чумы» помните? Вот представьте вместо этих Вальсингамов и Мэри — реальных пацанов в трениках и размалеванных блондинок. Сидят они «на районе», и трут, хриплыми спитыми голосами. Шнуров весь этот базар переложил на «музло», добавил духовых, еще пару стаканов водяры, потом щепотку пороха, терпкого одуванчика, студеного невского ветра, мелко порезанного советского червонца с Лениным, пыли с колес старого «бумера», березовой коры, одеколона «Шипр» — пить залпом.
Дар Шнурова — это вам не игрушка, не задрипанный постмодернизм, он до печенок пробирает, крушит статуи отцов. Частушки, плакат, рок-н-ролл, элегия, похоронный марш — все вместе, все дозволено и сразу ложится на ухо. Что начиналось пьяной дурью с матерком, стало вдруг сногсшибательными хитами. Прошло по всей Руси великой. А мат — он самая ядреная энергия, без него наши ракеты в космос не полетят, Щелкунчик на сцене Большого не прыгнет.
Остальное уже приложилось к образу. Пьянство, которому бы Высоцкий позавидовал, красотка Акиньшина, уж точно не хуже Гончаровой, ну и лихое раздолбайство, которое так удачно рифмуется с есенинскими выходками.
Кстати, прелесть Русского Сверхгероя в том, что к нему, как к чистому серебру, никакая зараза не липнет. Шнуров может позировать с рублевскими девушками, рекламировать средство для потенции, нести любую чушь — и лишь краше становится. Когда герой на грани, когда он бросает окурки в вечность — ему все можно. Вон Марина Влади простодушно написала в своих мемуарах, что Высоцкий мечтал о «мерседесе», потому что он был у Брежнева. Вроде фу, как это так, мятежный наш бард, ну кому вы завидуете? А ничего, Высоцкому можно. Милый каприз. Есенин женился из куража на Софье Андреевне, внучке Толстого, которую не любил ни капли, прельстился фамилией. И нормально: прихоть гения.
Из подвальных клубов Шнуров вознесся главою непокорной выше — чего там? — да всего выше: даже Зурабу Церетели такого монстра не изваять, не хватит чугуна и стали.
Еще чуть-чуть, и он вломится в клуб сверхгероев. При жизни, настаиваю, при жизни! Он и так уже рекордсмен. Высоцкий умер в 42, Пушкин в 37, Есенин в 30. Шнурову в апреле исполнилось 43 года. Говорят, правда, Шнуров давно не пьет. Не верю. Но если так, то приветствую. Спасибо, что живой.
Остается формальность, пустяк — запретить его. Не сильно, не полностью, но пожурить и приструнить. Объявить клип «В Питере — пить» растлевающим и вредным. Это тоже такая щедрая, очень русская глупость. Не каждый дурак-депутат еще догадался, что интернет — не виниловая пластинка. Пусть шумят, пусть воют, небо кроют и включают погромче Газманова. А мы посмеемся, глядя на эти запреты.
Есенина практически не издавали до смерти Сталина. Ему-то уже было все равно, но есенинские стихи и так знали наизусть, про «клен ты мой опавший» пели на каждой пьянке. Высоцкий вроде жил припеваючи, мотался по всему миру, снимался в кино, но на родине ни одной большой пластинки при жизни не увидел. Зато «запрещенные» записи Высоцкого переписывались до состояния, когда уже и слова разобрать невозможно, только хрип. С Пушкиным вовсе вышла замечательная история. После ссылки в Михайловском его вызвали к императору на беседу. Николай Первый был строг, но ласков: понимал уже, что имеет дело со Сверхгероем. И вдруг произнес: «Ты довольно шалил. Надеюсь, теперь ты образумишься и размолвки у нас вперед не будет. Присылай все, что напишешь, ко мне; отныне я буду твоим цензором».
У поэта выхода не было. Впрочем, внимание царя принесло потом некоторую пользу, но сейчас не об этом. Мы о Шнурове. Самое время сейчас позвать его во дворец для аудиенции. Он у нас такой один, общенациональный шалопай. И главный человек страны усадит дорогого Шнурова в парчовое кресло напротив. А вокруг камеры, камеры, камеры. И скажет Шнурову: «Вы, Сергей Владимирович, очень талантливый артист. Мы с вами земляки, Сергей Владимирович. Давайте, Сергей Владимирович, вместе подумаем, как ваш репертуар привести в строгое соответствие с законом, чтобы его с гордостью распевали люди и старшего поколения, и сотрудники силовых структур…»
И здесь Шнурову останется совершить главный лирический подвиг. Превзойти одноклубников. Окинуть собеседника похмельным взглядом и спросить: «А ты кто вообще?»
