— Это что?
Кирилл бросил сумку с ноутбуком на пуфик в прихожей и прошёл на кухню, на ходу ослабляя узел галстука. Он был уставшим, голодным и совершенно не готовым к тому, что его ждало. Аня не ответила. Она стояла у кухонного стола, идеально прямая, и просто держала в руке телефон, экраном к нему. Он заглянул ей через плечо, пытаясь на ходу сфокусировать зрение после долгого дня за монитором. На экране была фотография: развороченная, рыжая от глины земля, из которой торчали прутья арматуры, залитые серой, ещё влажной на вид массой. В центре этого строительного хаоса стояла его сестра Катя, обнимая своего мужа. Оба сияли. Подпись под фото, набранная игривым шрифтом с эмодзи-сердечками, гласила: «Наконец-то залили фундамент нашего гнёздышка!».
— А, ты про это, — Кирилл обошёл её, открыл холодильник и достал бутылку с водой. — Катька звонила днём, хвасталась. Молодцы, я считаю. Долго они к этому шли.
Он сделал большой глоток, не видя и не чувствуя выражения лица своей жены. Он слышал только слова, но не ледяную пустоту, в которой они были произнесены.
— Это тяжёлые времена твоей сестры.
Фраза не была вопросом. Это был приговор. Она положила телефон на стол экраном вниз, словно закрывая крышку гроба. Кирилл наконец обернулся. Что-то в её неподвижности, в том, как напряглись её плечи под домашней футболкой, заставило его насторожиться. Он увидел её лицо — спокойное, почти безмятежное, и от этого спокойствия по его спине пробежал холодок.
— Ань, ты чего начинаешь? Мы же это обсуждали. У них своя жизнь, у нас своя. Они долго копили, это их мечта.
Мечта. Это слово подействовало на неё, как искра на сухой порох. Два месяца назад. Она помнила этот день в мельчайших, унизительных деталях. Задержка зарплаты на работе — дурацкая техническая ошибка в бухгалтерии, которую обещают исправить «со дня на день». А платёж по ипотеке ждать не будет. Ей не хватало двадцати тысяч. Всего двадцати. Она сидела в машине на парковке, минут десять собираясь с духом, прежде чем набрать номер Кати. Она помнила свой собственный голос, ставший вдруг чужим и просящим, помнила, как подбирала слова, чтобы это не звучало как требование, а как просьба о помощи близкому человеку.
И она помнила ответ Кати. Не грубый отказ, нет. Хуже. Сочувствующий, полный снисхождения вздох в трубке. «Ой, Анечка, сейчас у всех такие тяжёлые времена… Сами еле-еле концы с концами сводим, ты же понимаешь. Ипотека, машина в кредит… Были бы деньги — дала бы не задумываясь, ты же знаешь».
Она знала. После этого разговора она пошла к коллегам. Она чувствовала себя нищенкой, выпрашивающей милостыню, пока они, отводя глаза, переводили ей на карту кто две, кто пять тысяч. Она собрала нужную сумму. Она всё заплатила вовремя. Но ощущение липкого, холодного унижения никуда не делось. Оно просто затаилось, сжалось в тугой комок где-то в глубине груди. И сегодня этот комок развернулся, высвобождая чистую, дистиллированную ярость.
Кирилл поставил бутылку на стол и шагнул к ней, собираясь её обнять, свести всё к шутке, к женским капризам.
— Ну, не дуйся. Порадуйся за них. Построятся, будем к ним на шашлыки ездить.
Он протянул руку, но Аня сделала шаг назад. Его прикосновение сейчас было бы подобно ожогу.
— Порадоваться? — переспросила она, и её тихий голос заставил его замереть. — Я должна порадоваться тому, что у твоей сестры были деньги на покупку участка? На то, чтобы нанять рабочих и залить бетоном фундамент? А на то, чтобы одолжить жене своего родного брата сумму, которая для неё, как оказалось, просто пыль, у неё денег не нашлось? Из-за её «тяжёлых времён» я была вынуждена побираться по коллегам, чтобы нас не оштрафовал банк. Ты вообще понимаешь, как это было?
Его лицо начало меняться. Усталость сменилась раздражением. Он перешёл в защиту.
— Прекрати. Это разные вещи. Одно дело — дать в долг, а другое — вложить в своё будущее. Не надо считать чужие деньги. Это их право.
— Право?
Слово упало в тишину кухни, как камень в стоячую воду. Аня сделала шаг вперёд, сокращая дистанцию. Её спокойствие испарилось, уступив место чему-то жёсткому, острому. Кирилл инстинктивно выпрямился, готовясь к атаке. Он знал этот тон. Это был не пролог к ссоре, это была сама ссора, уже идущая полным ходом.
— Да, право. Их право тратить свои деньги так, как они считают нужным, — отчеканил он, принимая позу защитника. — Мы не можем лезть к ним в кошелёк и указывать, на что им копить, а на что нет. Это было бы… мелко.
— Мелко? — она усмехнулась, но в этой усмешке не было и тени веселья. Только презрение. — Мелко — это когда твой муж полгода назад разбил машину, и ему срочно понадобились деньги на ремонт, потому что без машины он не мог работать. Помнишь, Кирилл?
Он помнил. Он напрягся, понимая, куда она клонит.
— Помню. И что с того?
— А то, что ты позвонил Кате. Не мне сказал, что у нас проблемы. Не сел со мной за этот стол, чтобы мы вместе думали, где взять деньги. Ты первым делом позвонил своей сестре. И знаешь, что самое интересное? Она нашла их. За полчаса. Никаких «тяжёлых времён», никаких вздохов. Просто вопрос: «Сколько надо?» и номер карты. Для тебя, для своего брата, у неё нашлись и деньги, и время. Для твоей жены — только сочувствие и отговорки.
Его аргументы рассыпались, не успев сформироваться. Он пытался ухватиться за спасительную соломинку.
— Это было другое! То была чрезвычайная ситуация! Я отдал ей всё до копейки через три недели.
— Конечно, другое! — её голос поднялся на полтона, обретая металлическую твёрдость. — Это касалось тебя лично. Твоей машины. Твоей работы. А ипотека… Она же общая. Она наполовину моя. Значит, это мои проблемы. Это я должна была унижаться и краснеть, а не ты. Твой клан всегда работает безупречно. Вы решаете проблемы внутри своего круга. Мама заболела — Катя уже летит с лекарствами. У отца сломалась дача — вы с её мужем едете чинить. А я кто в этой системе? Приложение? Бесплатная опция к твоему статусу женатого мужчины?
Он смотрел на неё, и в его взгляде читалось полное непонимание. Он искренне не видел проблемы. Для него это был естественный порядок вещей. Сестра — это кровь. Родители — это святое. А жена… Жена была рядом, но как будто за невидимым стеклом, отделявшим её от настоящего, родового гнезда. Его молчание, его искреннее недоумение взбесило её окончательно. Вся та боль и унижение двухмесячной давности, вся накопленная горечь от ощущения себя чужой, всё это рванулось наружу одним обжигающим потоком.
— Значит, у твоей сестры есть деньги, чтобы строить себе дом, а на то, чтобы помочь нам погасить ипотеку, нет? Так?!
Это был уже крик. Не истеричный, женский плач, а яростный, почти мужской выкрик, полный обвинения и ненависти. Она ткнула пальцем в сторону прихожей, туда, где остался лежать его портфель, словно указывая на весь тот мир, из которого он пришёл и который был ему дороже.
Кирилл отступил на шаг. Его лицо побагровело. Обвинение было прямым, грубым и, что самое ужасное, неопровержимым. И как любой человек, припёртый к стене фактами, он выбрал единственный доступный способ защиты — нападение.
— Прекрати этот балаган! Ты просто ей завидуешь! Всегда завидовала! Её мужу, её удаче, а теперь вот и дому! И нашла повод, чтобы вылить всю свою желчь! Какое ты имеешь право вообще обсуждать мою сестру в таком тоне? Она моя семья!
Семья. Это слово ударило Аню сильнее, чем крик. Оно не оглушило, а наоборот, создало в её голове абсолютную, пронзительную ясность. Вот оно. Простое и окончательное объяснение всему. Не в деньгах было дело, и даже не в унижении. Всё было гораздо проще. Есть он и его семья. И есть она. Кирилл, почувствовав, что его обвинение в зависти задело её, воодушевился. Он нашёл слабое место, как ему казалось, и теперь бил в него со всей силы, желая не просто защититься, а уничтожить её правоту, растоптать её претензии.
— А ты, видимо, забыла, как она тебе на день рождения подарила тот браслет, который ты так хотела? Сама же мне все уши прожужжала. Нашла его, заказала, привезла. Или это не считается? Это не помощь? Или помощь — это только когда тебе удобно и когда ты требуешь?
Он ходил по кухне, от холодильника к окну и обратно, его шаги были резкими и уверенными. Он больше не защищался, он обвинял. И каждое его слово было призвано выставить её в самом неприглядном свете — мелочной, неблагодарной, мстительной.
— Ты просто не можешь порадоваться за другого человека. Тебе нужно всё измерить, взвесить, прикинуть — а что с этого получу я? Катя с мужем пахали несколько лет, отказывали себе во всём, чтобы осуществить свою мечту. Они имеют на это право! А ты видишь в этом не их труд, а личное оскорбление. Тебе не дали в долг! Какая трагедия! Как будто мир рухнул! Ты не подумала, что у них эти деньги, возможно, были последними, отложенными именно на этот фундамент? Что, если бы она дала их тебе, стройка бы отодвинулась на месяц? Ты об этом думала? Нет. Ты думала только о себе.
Аня молчала. Она смотрела не на него, а сквозь него. Весь жар, вся ярость, что кипели в ней минуту назад, схлынули, оставив после себя выжженную, холодную пустоту. Она вдруг увидела его по-настоящему. Не мужа, с которым они делили постель и ипотеку, а чужого мужчину. Мужчину, который сейчас, чтобы защитить свой клан, готов был смешать её с грязью, приписать ей самые низменные мотивы, вывернуть наизнанку всю её суть. Он не защищал сестру. Он защищал свой мир, свою крепость, в которую ей, как оказалось, никогда не было доступа. Она была лишь временным союзником, полезным для быта и совместных платежей.
Её лицо стало непроницаемым, как будто с него стёрли все эмоции, оставив лишь гладкую, холодную маску. Она больше не слышала смысла его слов, только шум. Белый шум, издаваемый этим чужим человеком. Он же, не замечая этой перемены, продолжал наступление, распаляя сам себя.
— Это зависть, Аня. Обыкновенная, едкая зависть женщины, у которой чего-то нет, а у другой — есть. Ты всегда её недолюбливала. Всегда находила, к чему придраться. То она слишком громко смеётся, то одета не так, то сказала что-то не то. Я думал, это просто женские штучки. А теперь я вижу — ты просто ждала момента, чтобы нанести удар. И вот он настал. Фундамент её дома стал фундаментом для твоего скандала. Поздравляю.
Он остановился прямо перед ней, тяжело дыша, ожидая ответа, слёз, крика — чего угодно. Но Аня продолжала молчать. Она медленно подняла на него глаза. В её взгляде не было ни обиды, ни злости. Только холодное, спокойное изучение. Так энтомолог смотрит на насекомое под стеклом. Она оценивала его. Взвешивала. И выносила свой вердикт. Вся их совместная жизнь, все «мы», все общие планы в этот самый момент превратились для неё в пыль. Она поняла, что спорить бесполезно. Доказывать что-то — бессмысленно. Перед ней стоял враг. И с врагами не спорят. С врагами поступают иначе.
Кирилл не выдержал этого взгляда.
— Что, сказать нечего? Я прав, да?
Аня чуть заметно качнула головой, но это не было ни согласием, ни отрицанием. Это был знак того, что разговор окончен. Не этот конкретный разговор на кухне, а вообще все разговоры между ними. Она молча развернулась и вышла из кухни, оставив его одного посреди его праведного гнева и одержанной, как ему казалось, победы.
Кирилл, оставшись один на кухне, ощутил прилив горького удовлетворения. Он победил. Он поставил её на место, разбил её абсурдные обвинения в пух и прах. Её молчаливый уход был для него признанием поражения. Он налил себе стакан воды, чувствуя, как отступает адреналин. Сейчас она посидит в комнате, остынет, и можно будет закончить этот дурацкий вечер. Возможно, даже снисходительно сказать: «Ладно, проехали». Он был уверен, что инцидент исчерпан. Он жестоко ошибался.
Дверь спальни открылась. Аня вышла и направилась прямо к комоду в гостиной, где в верхнем ящике у них хранились все важные документы: паспорта, свидетельства, договоры. Её движения были размеренными и пугающе целенаправленными. В них не было ни капли той импульсивности или злости, что была раньше. Это было хладнокровное исполнение принятого решения. Кирилл наблюдал за ней с дивана, его чувство триумфа начало медленно сменяться тревогой.
Она выдвинула ящик, безошибочно нашла толстую папку с надписью «Ипотека» и достала оттуда их договор с банком и график платежей — несколько листов, скреплённых степлером. Положив папку на журнальный столик, она взяла с полки шариковую ручку.
— Что ты делаешь? — спросил Кирилл, его голос прозвучал неуверенно.
Аня не ответила. Она открыла график платежей на следующей, ещё не погашенной строке. Дата, сумма, остаток долга. Она смотрела на эти цифры несколько секунд, словно прощаясь с чем-то. Затем уверенным, твёрдым почерком, рядом с общей суммой платежа, она написала: «Аня — 50%». Каждая буква была выведена с предельной чёткостью. Это был не эмоциональный порыв, а официальный акт.
Затем она подняла на него свои пустые, холодные глаза.
— Я всё поняла, Кирилл. Ты был абсолютно прав. Есть твоя семья. И есть я. Я больше не буду лезть в дела твоей семьи и считать их деньги. Это было бы мелко с моей стороны.
Она говорила спокойно, почти монотонно, и от этого спокойствия по его спине пробежали мурашки. Это было страшнее любого крика.
— У нас с тобой общий дом. И общая ипотека. Но семьи у нас, как выяснилось, разные. Поэтому с этого дня я буду выполнять свои обязательства только за свою половину. Я буду вносить на счёт ровно пятьдесят процентов от суммы ежемесячного платежа. Я не буду спрашивать, где ты возьмёшь вторую половину. Это больше не моя забота. Это проблемы твоей семьи.
Она положила ручку рядом с договором.
— Можешь у сестры попросить. У неё ведь теперь не такие тяжёлые времена. Возможно, она поможет тебе, как помогла с машиной. Уверена, для любимого брата у неё найдётся нужная сумма.
Кирилл вскочил с дивана. Весь его гонор, вся его праведная ярость испарились без следа. Перед ним стояла не его жена Аня, а чужая женщина, которая только что одним росчерком пера разделила их мир надвое. Он смотрел на надпись на документе, и его мозг отказывался верить в происходящее. Это был их общий план, их общее будущее, расписанное на двадцать лет вперёд. И она только что перечеркнула его.
— Ты… ты с ума сошла? Это наш общий долг! Мы подписывали его вместе!
— Верно. И я от своей половины долга не отказываюсь. Я буду платить. Ровно за себя. За ту часть квартиры, которая по закону принадлежит мне. А ты плати за свою. Или ищи того, кто заплатит за тебя.
Она смотрела на него без ненависти. Без злости. С полным, абсолютным безразличием. И это было самое страшное. Она не скандалила, не угрожала, не ставила ультиматумов. Она просто констатировала факт новой реальности, которую сама только что создала.
Она оставила его стоять посреди комнаты, одного, рядом с журнальным столиком, на котором лежал их ипотечный договор, превратившийся из символа совместного будущего в бухгалтерский документ, делящий их на две враждующие стороны. Она молча ушла в спальню. Он слышал, как внутри щёлкнул замок.
Кирилл смотрел на этот лист бумаги. На аккуратную надпись: «Аня — 50%». И на пустое место рядом, которое теперь должен был заполнить он. Он вдруг с ужасающей ясностью осознал, что сегодня проиграл. Проиграл не спор на кухне. Он проиграл всё. Фундамент, заложенный его сестрой для своего дома, стал фундаментом для руин его собственного брака. И обломки этой катастрофы теперь придётся разгребать ему одному…
